Поэзия Московского Университета от Ломоносова и до ...
 

В эту двухчастную подборку я включил только немногие ранние («Молоко на губах») и самые поздние стихи («Поздний стиль»). Ю.М.
 
 

Содержание

I. Из цикла «Молоко на губах»
      Бухта Барáхты
      «Пусть будет этот срок нескорым...»
      Мудрость
      Ливень
      Подражание Киплингу
      Тост
      21 августа;
      Музыка в вагоне
      «Объявили Неделю Письма, и весьма...»
      «Он очень славный человек...»
      Песни на магнитофоне «Тембр»
      Чужой язык
Переводы
      Редьярд Киплинг
            If
      Поль Верлен
            Искусство поэзии
II. Из цикла «Поздний стиль»
      Поздний стиль
      Баржи на Рейне
      Подражание И.Б.
Переводы
      Адам Загаевский
            Электрическая элегия
            Стихи о Польше;
      Пол Малдун
            Неравный брак

 

I. Из цикла
«Молоко на губах»


Бухта Барáхты

Есть нелепые, милые чем-то слова,
Разгадать их стараются глупые дети...
Я нигде не видал, как растёт трын-трава.
Просто-напросто нет её, видно, на свете.

Жаль, что нет... Мы её бы растили в горшках,
Поливали, а в дни, когда очень уж туго,
Десять капель настоя на узких листках
Исцеляли бы нас от любого недуга.

Нет, что ж делать... Но я не про то. Было так,
Что однажды, устав от сердечных печалей,
Мы с приятелем двинулись на Карадаг,
Фляжки взяв, подтянув рюкзаки за плечами.

Шли два дня по жаре, вымокали в росе,
Заплутали, попутчиков не послушав,
Мелколесьем блуждали, брели по шоссе,
Пили терпкую воду холодных речушек.

А на третий, в тени запылённой листвы,
Переждав солнцепёк, сдавшись полдню на милость,
Мы увидели море... такой синевы,
Что, быть может, лишь в детстве когда-нибудь снилась,

Будто сердце в ту синюю ширь окунув,
В воздаянье за всё, задохнулся в ветрах ты...
А внизу, в описанье маршрута взглянув,
Мы нашли эту бухточку – бухту Барахты.

И опять, будто детство, подарки даря,
Утешало мальчишку, которого кто-то обидел...
Может, нет трын-травы, и искать её – зря,
Ну, а бухту Барахты я всё-таки видел.



Пусть будет этот срок нескорым,
когда с последним вздохом я,
в тоске друзей, наперекор им,
поверю в счастье бытия,

припомню домик в захолустье,
темневший из туманной мглы,
где пахли сыростью и грустью
заплесневелые углы;

где в переулках стыли пары,
а в десять, выспавшись сполна,
разглядывала тротуары
зеленощёкая луна.

Она глядела в дыры окон,
скользила в комнату тайком,
на чайник с потемневшим боком
под папиросным коробком.

Там дыма облака висели;
смешавшись с дымом пополам,
мужское терпкое веселье
застаивалось по углам...

И я с такой мальчишьей болью,
уже неповторимой впредь,
впервые звал тебя любовью,
тоскливо жаждал умереть.



Мудрость

Зной над асфальтом густ и едок,
и полдень глух.
Лишь кружится, слетая с веток,
весёлый пух.

Летит, летит над тротуаром
былая цветь...
Пусть юность знает волю –
старым
не полететь.

Они стоят, суки топорща,
уж много дней,
но, верно, нынче им чуть горше
и чуть трудней.



Ливень

Он начинал издалека.
Он перепутал время суток,
Ещё не знав наверняка,
Что дни и ночи – предрассудок.

Он начинал, не перейдя
Ещё за грань искусства, вторясь,
Но в первых крапинках дождя
Он стал нежней и тише в стó раз.

Потом он начался всерьёз,
По мокрой крыше тарабаня
И дерево смеша до слез
Немыми всхлипами страданья.

Когда же он устал и стих,
Когда же он вконец извёлся,
Из туч, утешив и простив,
Ушло заботливое солнце.



Подражание Киплингу

Из многих больших и малых вещей нужны человеку три:
Походный рюкзак, в котором табак, одеяло и сухари;
Походный топор, чтоб сладить костёр в пахучей тиши тайги;
И – для гор и болот, для троп и дорог – походные сапоги.

У каждого доля своя на земле, и каждому свой труд,
И едут одни, другие стоят, а третьи всю жизнь идут;
И много больших и малых вещей у больших и малых людей,
И верную службу они несут – от галстуков до гвоздей.
Я это постиг, но да будет мой стих, ни с кем не вступая в спор,
Сбит, как дорожные сапоги, и прост, как стальной топор.



Тост

                                    Всем неудачникам хвала и слава.
                                                                              Э.Багрицкий


Ударом глушит беды весло,
Удачи шаг невесом.
Я пью за тех, кому не везло
Всегда, везде и во всём.

За знающих грустное торжество
Дожить до седых волос.
За утопающих, для кого
Соломинки не нашлось.

Судьбы незавидное ремесло –
Попугаем «счастье» лови.
Я пью за тех, кому не везло
Ни в картах, ни в любви.

Я пью за уставших от неудач.
(Но даже в последний час
Из петли, из проруби – плачь, не плачь, –
Ротозеи тащили вас.)

За постаревших на много лет
В тот миг, когда поутру
У лба насмешливый пистолет
Осечкой кончал игру.

Хмельную землю куда-то несёт.
Я пью до последних звёзд.
И всем неудачникам – повезёт,
И будет закончен тост.



21 августа

Она хохочет перед зеркалом в ванной,
сотворив
из китайского полотенца
греческую тунику.

Ей нет дела
до генерала Паттакоса
и председателя Мао.

В газету завёрнуты
две слойки.

Шоколадка
увязла в повидле.



Музыка в вагоне

Не малое, да невеликое
искусство тренькает, пиликает,
валяет дурака и врёт,
кривит гримаской длинный рот,
и – нет, не за душу берёт, –
за пуговицу или локоть,
но тем, которым время плакать,
из горла слезы достаёт.



Объявили Неделю Письма, и весьма
Своевременно: жухлые листья
Отгребает в углы спозаранку зима,
И сереют дома, и нейдут из ума
Год Стыда, Месяц Страсти, Полсуток Ума
И Декада Забытых Перчаток.

А в бассейнах Москвы плещет зелень воды,
Тёплый пар над бульваром струится.
Вот столица заканчивает труды,
Вот за письма садится столица.

Напишу – да сожгу, а скажу – так солгу,
Ничего ни к чему не годится...
Я читать не хочу, а летать не могу,
Буду плавать, да плакать в водицу.



                          Мите Сухареву, славному Старосте
                          Литобъединения «Высотник»


Он очень славный человек,
притом совсем не меланхолик –
он рыбовед и пчеловед,
моллюскознатец – малаколог.

А обитатели морей,
все эти твари, эти звери,
хоть и похожи на людей,
но всё-таки не в полной мере.

(Когда, к примеру говоря,
вы проживаете в болоте,
то нечего стараться зря
крыло выращивать из плоти.)

Душа, общаясь со зверьём,
как бы примеривает тело.
Кишка тонка, но толст нейрон, –
ну, значит, жизнь не оскудела!



Песни на магнитофоне «Тембр»

О, голос человечий, расскажи,
и развяжи, и разреши от боли.
Рецепт поэзии: щепотка лжи
да ветер в поле.

Коричневую ленточку тоски
магнитофон, как время, тянет, тянет,
и всё шуршат прибрежные пески,
и дождь, и ночь, и утро не настанет
никак, и солнышко не встанет там,
за дальним берегом, за чёрным лесом...
Я ночь читаю по твоим устам.
Кричит, как птица, тёплое железо.



Чужой язык

Терпение утрой:
нетруден перестрой
гортани, глаз и нёба, –
и мы болтливы снова.

Проклёвываясь в горле,
слова пускают корни,
и глотка напряглась
сказать,
чтó видит глаз.

А запах, звук, состав
и очертанье вещи,
иначе зазвучав,
впечатаются резче,

и жизнь назвать суметь
ещё двумя словами –
как будто поглядеть
ещё двумя глазами.



Переводы


РЕДЬЯРД КИПЛИНГ

If

Коль ты хранить способен ясность духа,
    Когда тебя в отчаянье клянут,
В себе – на миг не усомниться глухо,
    Но и понять чужой неправый суд,
Ждать – не устав от вечных ожиданий,
    Оболганный – не знать соблазна лжи,
И проклятый – проклятьям не дать дани
    Мудрёным толком и лицом ханжи;

Коль можешь грезить – сны держа во власти,
    Коль можешь мыслить – мозг держа в узде,
Встречать спокойно счастье и напасти,
    Их ложь не ставя ни во грош нигде;
Услышав, что из выстраданных истин
    Устроил лжец силки для дурака,
И жизнь разбита тем, кто ненавистен, –
    Всё вновь начать, хотя дрожит рука;
Коль можешь ты поставить счастье нá кон,
    Труд многих дней вложить в бросок костей
И, проиграв, не выдать боли знáком,
    И вновь работать и молчать о ней,
Коль можешь ты заставить сердце, нервы
    Служить, когда почти иссякла жизнь,
Держаться, когда нет ни сил, ни веры,
    И только Воля говорит: «Держись!»;

Коль можешь ты в толпе не затеряться,
    Не занестись в чести у королей,
Ни недруга, ни друга не бояться,
    Быть чтимым всеми, никому – милей,
Коль каждой непрощающей минуты
    Все шестьдесят секунд умчит твой бег, –
Твои – Земля, её пути и путы,
    И более, мой сын, ты – человек!



ПОЛЬ ВЕРЛЕН

Искусство поэзии

Знай – музыка всему основа,
В созвучьях предпочти своих
Колеблемый, бесплотный стих
И лёгкость искреннего слова.

Но будь к словам не слишком строг,
Без чопорности беспорочной:
Нет краше точности неточной
И под хмельком бредущих строк.

Так – смотрят за вуаль сквозную,
Так – полуднем трепещет день,
Так – на небе осеннем тень
Срывают звёзды врассыпную!

Пиши, оттенками влеком,
Не свет, не тень, но – полутени,
В полутонах спаяв сплетенье
Мечты с виденьем, флейт с рожком!

Оставь острот клинок коварный,
Суровый ум и грязный смех:
Лазурь слезой проймёт от тех
Чесночностей стряпни бездарной!

Риторике сломай хребет,
И даже страстью пламенея,
Рифмуй застенчивей, скромнее,
Не то заедешь в белый свет!

Кто перескажет вред созвучий?
Безумец негр или глухой
Сковал для нас своей рукой
Трезвон лукавый и трескучий?

И снова, музыку лови!
Чтоб строки вольно улетали,
Как души улетают в дали
Иных небес, иной любви.

Пусть ветер их размечет хмуро.
Тимьян и мята поутру
Благоухают на ветру...
Все прочее – литература.


II. Из цикла
«Поздний стиль»



(ещё не совсем) Поздний стиль

Над нотами глухой всклокоченный старик
склонён.
Какая музыка в его мозгу тоскует
и бьётся! Век спустя Адорно и Саид
нам всё про поздний стиль прилежно растолкуют,
да чтó нам толковать...

Зари вечерней свет
когда-то опалил сквозь стиснутые веки
худого пацана одиннадцати лет.
Он так и светится, однажды и навеки.

Звезда в Галактике и ворон на суку
живут, не мучимы шекспировской дилеммой.
Но мы – мы поздний стиль стареющей Вселенной.
Она сквозь нас поет свою тоску.

Повремени, душа. Не торопись туда,
где нету ни стыда, ни утреннего душа,
и в вечной пустоте лишь ангелов стада,
как в вечной мерзлоте вмороженные туши.

Никто не повелел, но кто-то попустил,
отвёл глаза, отвлёкся делом поважнее,
и я почти успел услышать поздний стиль,
зари вечерней свет, палящий всё нежнее...



Баржи на Рейне
(Элегия)
                              ...Я список кораблей прочёл до середины...
                                                                              О.Э.Мандельштам

Шествует ANGELUS DEI с горбами угля на спине,
как верблюд, потерявший из виду игольное ушко.

IMMACULATA, прикрывшись платком дымка,
стеснительно жмётся к правому берегу.

Бога нельзя познать, но можно назвать. Имя Бога есть Бог,
верили имяславцы. Старец Иларион, Павел Флоренский...
И бесконечность нельзя познать, но можно назвать.
Кто познает баржи? Кто их называет?
Непознаваем и Он – или Она...

CURA DEI фыркнул дизелем на INNUENDO.

– SAYONARA, MON DESIR! – простонал BANZAI,
воображая себя камикадзе, божественным ветром,
который сейчас обрушится на нечестивых,
рваным пламенем вздыбив Хиросиму, атолл Бикини,
                                World Trade Center, Кёнигсвинтер...

TOLERANTIE только слабо пыхтит.

DISSIDENTIA с прошлой ночи сидит на мели,
грохотнув по камням исцарапанным брюхом,
в сотне метров от моего балкона.

Да и поплывёт – так куда ж нам плыть, посоветуй, ZEMBLA?

PANTA RHEI... всё течёт... πáντα ρεï...


      ГЛОССАРИЙ

      Angelus Dei (лат.). Ангел Божий, Благой Вестник.

      Immaculata (лат.). Непорочная, один из эпитетов Девы Марии.

      Имяславцы: религиозная секта, возникшая после публикации в 1907 году книги схимонаха Илариона. Имяславие было осуждено как ересь Святейшим синодом. В июне 1913 года монастырь св. Пантелеймона на Афоне, где окопались имяславцы, был взят штурмом. Математики Д.Ф.Егоров и Н.Н.Лузин были имяславцами.

      Cura Dei (лат.). Попечение Божье.

      Innuendo (лат., англ.). Обидный намек.

      Sayonara (яп.). Прощай! Mon désir (фр.). Моя страсть.

      Banzai (яп.). Боевой клич японских воинов. Камикадзе – пилоты-смертники, которые пикировали на корабли союзников в Тихом океане во время Второй мировой войны.

      Tolerantie (голл.). Терпимость.

      Dissidentia (лат.). Несогласие.

      Zembla. Страна, придуманная В.Набоковым (в романе «Бледное пламя»).




Подражание И.Б.

                                        Russians are tragic Italians
                                                                            (anon.)

Я мог бы родиться в Италии. Звали б меня,
скажем, Джорджо Манини. По воскресеньям родня
собиралась бы в церкви, а мужчины сидели в таверне,
обсуждая политику и австрияков браня.

На шершавых фасадах поганками после дождя
высыпáли б портреты Дуче, то есть Вождя
Всех Времен и Народов, а Владимир Владимирович
Маринетти будил меня утром, старый мир нещадно гвоздя.

В Пионерском саду, где Салгир вливается в Тибр
и мафиози идут из киношки в тир,
науке любви меня бы учила Мазина
в воспалённых сумерках, после школьных игр.

Впрочем, всё так и было. Nel mezzo del
cammin... (и т.д.) душа покидает юдоль
скорбей... (и проч.) и оглядывается. Таврида с Тосканой
уплывают, неразличимо сливаясь, вдаль.

[Манин 2008]


Переводы

АДАМ ЗАГАЕВСКИЙ

Электрическая элегия

                                                Роберту Хэссу

Прощай, толстобокий немецкий приёмник с зелёным глазом,
электрическое двуединство души и тела
(твои внутренности розовато светились,
как «глубинное я» Бергсона).

Сквозь шершавую ткань, прикрывавшую твой рот
(я припадал к ней ухом, как к решётке исповедальни),
когда-то шептал Муссолини, ярился Гитлер,
холодно вразумлял Сталин,
сипел Берут, бесконечно витийствовал Гомулка...

Но никто тебя не обвинит в измене.
Покорность – вот твой единственный грех; нежная
абсолютная преданность мегагерцам.
Ты приветствовал всех приходящих, ты принимал всех посланцев.

Конечно,
я знаю,
лишь Шуберт мог вызвать твою чистую слезу.
Под вальсы Шопена
твоё электронное сердце билось ровно и нежно,
а ткань, покрывавшая громкоговоритель,
пульсировала, как грудь влюблённой юницы в старых романах.

Но последние известия – нет!
А Свободная Европа, а БиБиСи...
Твой глаз нервно бился в орбите, зелёный зрачок
расширялся, сужался, опять расширялся, как будто
перебрав атропина.

Внутри тебя чайки безумно кричали, и Макбет,
ночевали заблудшие SOS гибнущих моряков,
рыдала потерявшая голову комета.

И пришла твоя старость: голос кашлял, хрипел,
потом ты ослеп (глаз потух)
и умолк навсегда.

Спи спокойно, немецкий приёмник,
пусть тебе снится Шуман.

Не просыпайся, когда вскукарекнет новый диктатор.



Стихи о Польше

Читаю стихи о Польше, написанные
иностранцами.
У немцев и русских
есть не только пушки, но
и чернила, ручки, крохи сочувствия, и богатое
воображение.
Польша в их стихах
напоминает буйного единорога.
Он пасётся в шерстяном лесу гобеленов,
он прекрасен, он слаб, он бесстыден... Не знаю,
на чём стоят эти воздушные замки,
но даже трезвый читатель, я,
околдован этой беззащитной волшебной страной,
которую с клёкотом рвут
чёрные орлы, голодные императоры, Третий рейх, Третий Рим...




ПОЛ МАЛДУН

Неравный брак

Мой отец, перекатная голь,
Бросив школу лет в девять,
Ковырял лопатой и киркой
Клочок земли, которым не надеялся владеть.

Мама, школьная наставница,
Жила в мире Кастора и Поллукса.
В её класс ходили два близнеца.
Она их всегда путала.

Она прочла один том Пруста.
Он знал, как лечить лошадиные хвори.
Я метался между чердаком в Латинском квартале
И дырой в заборе.

После ужина, убрав со стола,
Она поднималась наверх
И открывала Деянья Апостолов,
Басни Эзопа, Путешествия Гулливера.

Отец гасил свет
И отправлялся на хорьковую охоту
Или на тайную сходку тайного Комитета
По борьбе с другим Комитетом.




ЛИТЕРАТУРА:

Манин 2008 – Манин Ю.И. Математика как метафора. М.: МЦНМО, 2008.