Борис Сергеевич Кузин
28 IV / 11 V 1903, Москва – 26 IV 1973, пос. Борок Ярославской обл.
Зоолог, писатель
Выпускник естественного отделения физико-математического факультета МГУ, научный сотрудник Зоологического музея МГУ и Института зоологии МГУ

      Б.С.Кузин родился в семье бухгалтера Сергея Гавриловича Кузина. Обстановку, в которой проходило его детство, Борис Сергеевич описывает так:

Своего отца я очень любил и с любовью всегда вспоминаю его. Может быть, и «Дон Кихота» я еще отчасти и потому так обожаю, что уж очень многое было у моего отца от ламанчского идальго. А отец, который и не был, и не считал себя никаким специалистом-филологом, как никто из тех, кого я когда-либо встречал позднее, знал и любил русский язык. Как и я, он был знаком и с несколькими другими (пожалуй, совсем не зная никаких иностранных языков, нельзя как следует понять прелесть родного), но со всеми не в совершенстве. А русский знал тонко, наслаждался им и прямо-таки болезненно воспринимал всякую его порчу, введение в него чуждых его духу элементов и всякое неправильное произношение, нерусское звучание речи.       Происходил отец из московских мещан, из Замоскворечья. Когда я впервые прочитал у Пушкина, что учиться русскому языку следует у московских просвирен, я понял, какой чистейший источник питал моего отца. Если его речь была все же речью интеллигента, то бабушка говорила подлинным языком московских просвирен. И отец язык обожал. Но и в «интеллигентном» языке он не допускал ничего не московского и не терпел, когда это не московское вкрадывалось в нашу речь, т.е. в речь его детей. Из них я, после смерти в восьмилетнем возрасте сестры Кати, был старшим. Кроме того, я был больше всех других болтлив. Поэтому на мою долю и выпадала большая часть поучений отца, относившихся к языку. Многочисленная родня со стороны матери была в отношении языка вполне нейтральна и мало к нему внимательна. Непосредственно и через детей, наших двоюродных братьев и сестер, она, конечно, сильно влияла на нашу речь. С этим влиянием отец и боролся неустанно со всем вдохновением Дон Кихота.

      В 1910 г. семья перебралась из Москвы в Подмосковье, на станцию Удельная. Борис поступил в Малаховскую гимназию. После революции, когда гимназии были преобразованы, он продолжал заниматься отмененной в программах латынью со своим учителем, чтобы свободно читать античных авторов. Позже он самостоятельно выучил и древнегреческий язык.
      В 1920 г. Б.С.Кузин поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, которое окончил в 1924 г. по специальности «зоология описательная». После окончания университета поддерживал тесную связь с Зоологическим музеем МГУ, работал старшим научным сотрудником сначала в Государственном Тимирязевском институте, а затем в Зоологическом институте МГУ (лаборатория зоологии беспозвоночных) и в Зоологическом музее МГУ.
      В 1930 г. он был впервые арестован (обвинение в контрреволюционной агитации), но вскоре освобожден. Повторно арестован в начале 1935 г. и 20 июня 1935 г. Особым совещанием при НКВД СССР осужден на 3 года лишения свободы. После лагеря, с 1938 по 1953 г., находился в ссылке в Казахстане. До 1944 г. работал на Шортандинской сельскохозяйственной опытной станции Казахского института земледелия (Северный Казахстан), затем – на Республиканской станции защиты растений Казахского филиала ВАСХНИЛ (Алма-Ата), где с 1945 г. был заместителем директора по научной части. В 1944 г. Б.С.Кузин стал кандидатом сельскохозяйственных наук, в 1951 – доктором биологических наук.
      В 1932 г. почетный академик Н.А.Морозов передал Академии наук СССР часть своей усадьбы Борок, расположенной в Ярославской области. В 1938 г. там была основана Верхневолжская база АН СССР, преобразованная затем в биологическую станцию «Борок» им. Н.А.Морозова. В 1952 г. руководить станцией стал известный полярный исследователь И.Д. Папанин; в 1956 г. станция была преобразована в Институт биологии водохранилищ (ныне Институт биологии внутренних вод им. И.Д.Папанина РАН). Став директором, Папанин пригласил для работы на станции ряд биологов, и среди них Б.С.Кузина. Кузин переехал в Борок в 1953 г. и прожил там до конца жизни.
      Зоолог-систематик по профессии, Кузин никогда не замыкался в рамках своей науки и живо интересовался искусством. Среди современных ему поэтов одним из любимейших был для него Мандельштам. Случайная встреча с Осипом Эмильевичем в Эривани (Ереване) в 1930 г. стала началом их дружбы, которая отразилась и в прозе, и в стихах Мандельштама («Путешествие в Армению», «К немецкой речи»). Впоследствии Кузин подробно описал свои встречи с Мандельштамом (см. раздел «Воспоминания»). После ареста поэта Кузин долго переписывался с его женой; 192 обращенных к нему письма Надежды Яковлевны сохранились и были опубликованы в книге [Кузин 1999].
      Кузин обладал редким для XX века эпистолярным даром, его корреспондентами были Л.Н.Гумилев, А.А.Гурвич, А.А.Любищев и др. Два биолога, Любищев и Кузин обсуждали в письмах широкий круг проблем, и в частности соотношение науки и искусства (см. раздел «О поэзии»).
      Если Любищев, долгие годы незаметно живший в Ульяновске, примерно с середины 1960-х годов неожиданно для себя оказался центром внимания кружка молодых столичных ученых разных специальностей, называвших его своим Сократом, то мысли Кузина при его жизни были известны не многим. В январе 1970 г. Кузин писал [Любищев 2000, с. 354]:

Несколько лет назад мне пришла мысль, что при определении удачности или неудачности прожитой жизни обычно применяется далеко не бесспорный критерий. Именно – успех. <…>       Но как просто разрубается этот гордиев узел, если принять, что успех – не главная цель жизни. Тогда человек может принудительно работать только для получения средств к существованию, а остальное время отдавать тому, что ему кажется интересным и важным. Так я и стал поступать. Я стал писать, не рассчитывая ни на какого читателя. Пишу и складываю в стол, в ящик. Такой образ действия, конечно, не приносит мне популярности как автору, т.е. не увеличивает моего жизненного успеха. Но он имеет и большие преимущества. Я могу писать не только что мне нравится, но и как мне нравится. Могу просто упоминать авторов, не разыскивать точных цитат. А самое главное – в своих писаниях я раскрываюсь таким, как я есть. Перед кем? Это уже вопрос метафизический, т.е., по-видимому, самый важный.

      Имя Кузина стало все чаще появляться в печати лишь с конца 1980-х гг., сначала в журналах, а потом и в фундаментальной книге [Кузин 1999]. Благодаря этим публикациям мы имеем возможность познакомиться с Кузиным-писателем, автором прозы и стихов. Стихи, вероятно, он писал с молодости, однако сохранившиеся написаны не ранее второй половины 1930-х гг. (всего их около ста). Писал он и стихи на латыни, а также занимался стихотворными и прозаическими переводами.
      По своему складу Кузин ближе скорее не к современным специалистам в узких предметных областях, а к энциклопедистам прошлого, стремившимся охватить мир как целое. В письме к А.А.Гурвич он так оценивает свое место в науке [Кузин 1992]:

Строго говоря, только Forscher и может по праву называться ученым. А я относился к своим научным занятиям так же, как и ко всему другому, что делал, т.е. удивлялся всему новому, что узнавал, и радовался, когда мне удавалось объяснить увиденное, т.е. понять его смысл и привести в соответствие со своими общими представлениями. Но не могу сказать, что этой удачи я устремленно добивался. Я скорее рассматривал ее как подарок, которого мог и не получить. Я помню, как впервые открыл для себя Фета, как, точно новыми глазами, увидел Рембрандта.       Моя радость в этих случаях была, пожалуй, не меньше той, какую я получил, когда сформулировал понятие типа систематической группы или когда разобрался в ужасной путанице, царившей в определении вида и его подразделений.

      Широкий взгляд на вещи приводит его к следующим глобальным метафизическим выводам [Кузин 1992]:

В поведении животных элемент цели, конечно, уж очень бросается в глаза. И только самый примитивный позитивист может делать вид, что не замечает его также и здесь. Но я считаю, что вне категории цели жизнь вообще не понятна ни в одном ее проявлении. Отказаться от оперирования этим понятием в биологии, по-моему, приблизительно то же, что физикам было бы выбросить из своего обихода понятие силы. А ведь сила тоже понятие неразложимое (элементарное) и ни к чему не сводимое. Но мне кажется, что в некоторых областях биологии, например, в физиологии, генетике, пока еще можно успешно работать, не ставя вопроса о цели. Что же касается формы живых существ, то вне телеологического подхода она не понятна ни в онтологическом аспекте, ни в генетическом. Она тогда лишена смысла. А единственное, во что, по-моему, нельзя уверовать, это – в бессмысленность вселенной. Ведь космос и есть то, что противопоставляется хаосу.

Н.Н.Перцова, Н.Т.Тарумова

Основные источники: [Кузин 1999, Давыдов 1992, Пережогина 2005, Кузин 1992, Любищев 2000, Воронович 2006].

Выражаем благодарность Е.А.Пережогиной, обратившей наше внимание на Б.С.Кузина и оказавшей нам помощь в работе.