Открыть бы чернильницу ночи,
Набрать бы небесных чернил,
Чтоб разум себе заморочить
Далёким мерцаньем светил.

Чтоб, выплеснув грусть и тревогу
На смятые эти листы,
Увидеть прямую дорогу,
Всю жизнь по которой идти;

Чтоб стих стал понятен и прочен,
Как эта ночная стена...
Но чтобы пугались не очень,
Под утро увидев меня.



За год беспечного мытарства
Я повзрослел как будто вдруг:
Не пил новейшие лекарства,
А просто посмотрел вокруг.

Я повзрослел. И не годами,
А невещественной душой
За всех, кто правду чтит устами,
А сердце затворил молвой.

За всех, бегущих без оглядки
И правых лишь от слепоты,
За всех, не побывавших в схватке
И не любивших соль земли...

Как всё не по-житейски быстро
Насело на громаду плеч...
Что ж, говорили, я плечистый, –
Да и к чему себя беречь?



Как приблизится время цветенья
Золотистой осенней листвы,
Так приходит ко мне вдохновенье
Из далёкой лесной стороны.

Оно по утру в город заходит
С хороводом ветров и дождей
И меня без ошибки находит
Среди полчищ машин и людей.

Если в шумном метро я кочую,
То оно золотистой стрелой
Проникает сквозь толщу земную
И становится рядом со мной.

И такое с душой сотворится,
Что сказать – не поверит никто.
Мне завидуют вольные птицы
За сиянье и лёгкость её.

Я тогда становлюсь на мгновенье
Не от мира сего молчуном,
А бесплотных стихов сочиненье
Служит хлебом тогда и питьём.

И тогда ничего мне не стоит
Бросить всё и уйти в монастырь,
И упрятать в келейном покое,
Как в ларце, поднебесную ширь.



Когда другого я пойму
Чуть больше, чем наполовину,
Когда земному бытию
Добуду вескую причину,

Когда все тяжкие грехи
Я совершу в беспечной жизни
И подскажу, куда идти
Моей заплаканной отчизне;

Когда необходимым вам
Покажется мой стих невнятный,
А время по любым часам
Настроится на ход обратный,

Я вдруг всецело проживу
Мгновенье вольного покоя
И как-то радостно умру
На людном перекрёстке – стоя.


О кресте могильном

А где-то, я и сам не знаю где,
Но где-то всё на этой же земле
Стоит одна высокая сосна
И думает ночами про меня.

И что-то, правда, сам не знаю что,
Но что-то очень важное одно
Она мне всё пытается сказать,
Да веткой нелегко меня достать.

И, отчего не знаю, по стволу,
Похожая на женскую слезу,
Стекает молчаливая смола
И каплей застывает янтаря.

И где-то на сосновой той коре,
К которой прикоснулся я во сне,
Виднеются белёсые рубцы,
То высеклись объятия мои.


[Из цикла «Осенние волны»]

[1]

Глаза сдружились с белым потолком,
И ветви рук срослись за головой.
Уж сорок дней и снегом и дождём
Осенний дух сражается с землёй.

Завалит двери липкая пурга,
То дождь закроет серой пеленой,
И за окном гурьбой плывут дома,
Что для людей построил старый Ной.

Земли покорность, неба произвол,
А я затих, припомнив все грехи.
Волна качает мой дощатый пол,
И не доплыть ковчегу до зимы.

Закрыть глаза – и вспомнится легко
Жестокий зной и каверзный мороз.
А рядом шелестит вода в окно
И за стеной скулит голодный пёс.

Но, может, приутихнут дождь и гром,
Земля осилит яростный потоп,
И белый голубь в клюве голубом
Оливковую ветвь мне принесёт.

[2]

Всякий раз выхожу из чего-то –
Из дверей, из себя, из воды,
И иду, кутерьмою измотан,
На простор, до плеча, до земли.

Расстаюсь, ухожу, покидаю,
Оставляю, прощаюсь и рву,
Но забыть ничего не пытаюсь –
Только этим уменьем живу,

Только помнить, как что-то случилось,
Передумать и всё пережить.
Только высмотреть, что изменилось,
И по-прежнему только любить.

Иногда обопрусь я о плечи,
Иль прилягу на мягкой земле.
Или к другу нагряну под вечер,
Чтоб погреться в случайном тепле.

Поворчу обо всём без расчёта,
Успокою дрожанье руки, –
Я опять уходил от чего-то, –
Чтобы завтра туда же прийти.

[3]

Встречают так же старые места,
Как мы когда-то повстречали их.
Немного только грусти и тепла
Прибавит память сразу за двоих.

Она укажет неуклюжий дом,
Узоры часто хоженных дорог,
С рассказами пристанет и потом
В груди раздует дымный уголёк.

Всё тот же город: море полосой,
Восточный аромат в пустых кафе,
Но только воздух, мягкий и сырой,
До зноя накаляется в душе.

Всё там же зеленеют тополя –
Мне вечная и памятная быль!
С ветвей густых и дождик, и снега
Смывают просто пепельную пыль.

А мне от лета к осени – года...
Дожди меня осудят, упрекнув,
И пощадит лишь жёлтая листва,
Мне золотом всю душу обернув.

И морю век иль месяц – всё равно,
Голубизна с налётом чуть седым
Твердит мне наставление одно,
Меняя шёпот с криком штормовым.

Я стал теперь упрямей и взрослей,
Но всё ж гляжу часами по утрам,
Как волны лижут острия камней,
И белой пеной кровь бежит из ран.

[4]

Морское дикое раздолье...
Здесь мировой потоп утих.
Колышется, как будто поле
Сплошных колосьев голубых.

В нём недоверие лихое,
Непроницаемость волны
И что-то вечное, родное
От красоты и старины.

Не назовёшь себя беспечным,
А смотришь – день и ночь подряд –
Как бьются о морские плечи
Заря, и небо, и закат.

Есть в море пенье хоровое,
И сини Царские врата,
И на далёком аналое
Написаны небес глаза.

Эх, парус забелел бы что ли
В тумане бело-голубом,
И я бы полетел по морю
За тем небыстрым кораблём!

[5]

Фонари у обочин ссутулились,
Осветив серебристый асфальт.
На вечерней истоптанной улице
Что-то каждый из них потерял.

По земле гладят пальцами света
И на ощупь находят у ног
Только пыль и обрывки билетов,
И остывшие камни дорог.

Вот потерю один обнаружил
И моргнул, и сощурил глаза,
Это в чёрной взволнованной луже
Золотая мелькнула звезда.

До утра при полуночном свете
Простояли, склонившись, они
И уснули при ярком рассвете.
Успокоились – может, нашли...

[6]

Оттого, что все выходки стерпит
И не выгонит в бешенстве прочь,
Оттого, что рождаюсь бессмертным,
Я люблю молчаливую ночь.

Ухожу в коридоры аллеи,
Об асфальт постучать каблуком,
Может, кто-то услышит, надеюсь,
Этот гулкий души перезвон.

Может, выбежит кто-то навстречу
И, заметив, что я занемог,
Холод сердца глазами залечит
И разбудит полночный чертог.

Не смущаясь внезапной тревоги –
Что такое минутный обман? –
Повстречаю тебя на дороге,
Где стоит неуклюжий каштан.

И когда твои близкие плечи
Осторожно к себе поверну,
Под фонарные тусклые свечи
Мы присядем на эту скамью.

Мы такое друг другу откроем,
Поделившись с природой одной,
Что расплачется сердце ночное
Серебристой вечерней росой.

В славу первой короткой ночи
Бесшабашный мы пир соберём,
Нагадаем себе, напророчим
Не теряться солнечным днём...

Но какими-то жаркими спинами
Уже выжжено место себе
Угловато-чернеющей лилией
У скамейки на смуглом плече...

[7]

Мир, облекаясь чёрным шёлком,
В случайность вкладывает смысл,
И дарит для раздумий долгих
Обычную простую мысль.

Зажгутся мелочи великим
Неярким внутренним огнём,
И крепче, чем стена гранита,
Покажется мне мир кругом.

И от раздумий даже тени,
Качаясь, жалобно скрипят,
И в такт сердечных сокращений
Мерцает в темноте маяк.

А белых фонарей собранье
Сквозь тишину и пустоту
Проводит с морем на свиданье,
И мы вдвоём на берегу.

Мы будем спорить и ругаться,
Не умолкая до утра,
О том, как может называться
Чему название – душа.

[8]

Бежит волна, играет гребнем,
Искрится сгорбленной спиной,
Стремясь усилием последним
Не слиться с дружеской толпой,

И радостью лихой наполнен,
Гуляет ветер по воде.
И будто каверзные волны
Потопом вновь грозят земле.

Сливаясь, силу набирая,
Встают на камни во весь рост,
Стальными брызгами пытаясь
Достать до солнца и до звёзд.

Могучим искромётным сором
Над берегом волна замрёт.
И силой, мощью и задором
Ударит, грянет, подомнёт.

И с ней уже ничто не сладит:
Она широкою рукой
Всю гальку о причал раздавит
И отшвырнётся вмиг землёй.

Вскричит. Поговорит, пошепчет,
Расстелется ковром у ног
И будет приутихшей речью
Лизать нетронутый песок.

[9]

Посмотрел: душа да сердце
Просятся для рифмы мне,
Беден мой словарь, наверно,
Всё любовь на языке.

Не соперник я Шекспиру,
Даже если б горы книг,
Восхищаясь славной лирой,
Прочитал я и постиг.

Я бы вызубрил построчно
Незнакомый мне язык,
Если б этим полномочья
Вдохновения достиг.

Я копировал бы снова
Многотомные труды,
Если б отыскалось слово
Равнозначное любви.

Эх, понятья-одиночки,
Что вам шум времён и прыть!
Только разве многоточьем
Вас придётся заменить...

[10]

Не говори: «Я не сумею
Вместиться в краткую строку,
И ритмом ямба и хорея
Пересказать свою судьбу».

И пусть всё просто и не ново,
И пусть смешается с землёй,
Но только раз неловким словом
Поговори с самим собой.

И разве ты не видел солнца,
С дождём в обнимку не грустил,
И в ночь домашнее оконце
Щекой горячей не давил?..

Прислушайся: то сердце хочет
Скорее вырваться на свет –
То укрепляется построчно
Зачатый родиной поэт.

И если в муках он родится
И миг хотя бы проживёт,
С родной землёй соединится,
Ей развязав стихами рот.

И если задушевным словом
Напишем судьбы и прочтём,
Они расскажут нам о многом,
И всё же только об одном:

Российский род не перестанет
И жить, и помнить, и любить,
Пока неслышно рядом с нами
«Жив будет хоть один пиит».

Ноябрь 1985 – 4 февраля 1986


Вчера уж слишком пылко, откровенно
Писались наболевшие стихи.
И потому, дрожа от нетерпенья,
Солгали по невинности они.

То ли проснулась давняя обида,
То ль радость неожиданно пришла,
И началась с бумагою коррида,
И вместо шпаги – остриё пера.

Неважно всё, и только зной сердечный
Дыханье нагревает, и строка
Вонзается копьём остроконечным
В бессильные шуршащие бока.

И горячась, друг друга одарили:
Я подчерком оставил боли след,
Бумага ж мне с ехидцею вручила
Бездушный, но пылающий сонет.

Всё искреннее – гордо и надменно,
Всё робкое – печально до тоски,
И потому я утром непременно
Сжигаю наболевшие стихи.

5 апреля 1986


Та ночь из всех ночей одна.
В ней всё и сказочно, и просто:
Деревья, звёзды и снега,
Дорога, церковь у погоста.

Там говорят, что с нами Бог
Вдыхает этот холод плотный
И слышит, как ночной чертог
Скрипит под яростной походкой.

Там говорят, что с нами Бог
Глядит, как месяц озорует,
Как он склонил заздравный рог,
И с неба влагу льёт живую.

Оглянешься: ночь говорит.
И так Его увидишь рядом,
Что будешь щёки растирать,
Не веря собственному взгляду.

А рядом уж не шумный двор,
Не деревенские задворки,
Где сторож древний до сих пор
Дымит закрутками махорки.

Пустынный край увенчан весь
Снегами и звездой январской.
Не уголок, а сердце здесь
Притихшего земного царства.

Такая ночь коснётся глаз,
К чему-то сделает причастным,
И подойдёт хотя б на час
Куда-то близко-близко счастье.

10 февраля 1986


Что за душа у утренней земли!
Что за сердечность у лесного края!
При встрече чуть до слёз не довели
Лихого городского шалопая.

Кричал петух, как будто жарил туш,
Корова оглянулась, промолчала
И, чавкая на всю лесную глушь,
Бессовестно в глаза мне зажевала.

Как в книгах всё: и домик на холме,
Подальше от непрошеных соседей,
И мужичок в потёртом пиджаке,
Из тех, что в фильмах ездят на телеге.

И всё, как на картинке: глухомань,
Под сердцем где-то сбившиеся чувства,
Сторонку эту, думаю, Боян
Когда-то воспевал на вещих гуслях.

И я заговорю о ней теперь,
Оглядываю всё, припоминаю.
Но в чёткий поэтический размер
Не втиснуться улыбчивому краю.

А столько слов о нём на языке!
В уме такие носятся картины!..
И всё же: домик в средней полосе,
И ветхая церквушка на отшибе.

А там уж пусть домыслят, что смогли,
Дочувствуют, и может быть, оттают.
Что за душа у утренней земли!
Что за сердечность у лесного края!



Уже ноябрь, а дождь всё льёт и льёт.
Никак не стихнут осени забавы:
На улицах отыскиваю брод –
Что ни ручей, то водная преграда.

И даже слышно, будто фонари,
Привыкшие к ненастьям, завздыхали.
И их лучистый свет от маяты,
От сырости такой пошёл кругами.

Ах, осень, что за моду ты взяла...
И даже я взгрустнул, твой почитатель,
В одежде тёмно-серые тона
С волнистыми узорами из капель...

Из украшений – матовая мгла
С серебряной воздушной паутинкой.
Ах, осень, как же ты могла
Перевести всё золото на дымку!

Ужель тебе стихов не достаёт,
Ужель и ты надеешься на славу?..
Уже ноябрь, а дождь всё льёт и льёт,
Никак не стихнут осени забавы.

28 октября 1986


Сказка

Всё в сказках правда – вот в чём страх!
Я этому и сам бы не поверил,
Когда б однажды, заплутав в лесах,
Не вышел к избяной замшелой двери.

Двор как везде: изба и огород,
Сарай слегка припорошило гнилью.
Вот только нет собаки у ворот,
И на стене белеет крест могильный.

Дверь отворилась... Боже мой, – Яга! –
Глаза горят, узлом платок запутан.
Гляжу: в углу два ветхих помела
И чуть в сторонке, словно бочка, ступа.

Куда ж идти? – ночь, дождик, глухомань.
«Найдите, – говорю, – мне место для ночлега.
Мне б только пол, какую-нибудь рвань
И крепкий чай без сахара и хлеба».

Вошли: горит лампадка, образа.
Баба-Яга на них перекрестилась.
Ну, думаю, настали времена:
И даже нечисть к вере обратилась.

Расположился я, вдохнул тепла.
Благодарю устало и сердечно,
А сам всё жду: когда начнёт она
Заталкивать меня лопатой в печку.

Она ж волшебный стол накрыла мне:
Варения, соления, закуски.
И «Отче наш» прошамкав в тишине,
Достала что-то крепкое в нагрузку.

В честь женщин, помню, что-то я сказал.
Мы выпили, поели, помолчали.
Всё спрашивала: «Вкусно?» Я жевал,
А после в разговоре отдыхали.

Хозяйка уж не помнит, сколь ей лет,
И ремесло яговье позабыто.
Ей платит пенсию какой-то там совет,
И на людей она уж не сердита.

Я, осмелевши после этих слов,
Просил открыть секрет нечистой силы.
Она дала глотнуть из пузырьков,
И утром я очнулся на перинах.

Простились мы. Она дала совет
И путь-дорогу к людям указала,
Стояла долго, глядя мне во след,
И всё платком цветастеньким махала.

Всё в сказках правда – вот что страх!
Какой же страх? Всё будто тихо, складно.
А поблуждайте вы в глухих лесах
И страшную найдёте, может, правду.



Я по парку шатался с утра,
Подбирая стихи на дороге.
Их дождём намочило слегка
И примяли к земле чьи-то ноги.

Пена листьев сухие слова
В ритме шага мне хрипло шептала,
И немного споткнувшись у пня,
Жёлтых брызг по траве набросала.

На прохладных осенних прудах
Мне сосна подсказала немножко:
На волнистых дубовых листах
Я развесила иглы-серёжки.

Подсмотрел я у гладких осин
Мне знакомую робкую стройность.
И у выгнутых ветром вершин –
Непокорно-смиренную стойкость.

На горящей у клёна земле
Я глядел, как сжигаются чувства,
Как они ослепляют в беде,
Выплавляя всю ярость из грусти.

Подождав, когда на руки мне
Клён усталые листья уронит,
Погадал об осенней судьбе
По морщинам ладони кленовой.

И набрал из мечтаний и снов,
Что раскинула под ноги осень,
Вдохновенья для тихих стихов –
Жёлтых листьев кленовую проседь...

И лежат в темноте у окна
Те стихи, что нашёл на дороге.
Их дождём намочило слегка,
И примяли к земле чьи-то ноги.

Я сказал: буду я наблюдать
за путями моими, чтобы не согрешать
мне языком моим, буду обуздывать
уста мои, доколе нечестивый предо мною.
                                                         Псалом 38

Я сказал: буду верен словам до конца –
Посмотрю за своим непутёвым житьём.
И невольно прибавил: на всё, что слегка,
Отвечать стану я молчаливым кивком.

Я немым оказался на людной земле,
Бессловесно смотрел на распятье добра,
И раздумья одни воцарились в душе,
И безумная скорбь одолела меня.

Запылало отчаяньем сердце моё,
Загорелися мысли незримым огнём,
И тогда в поднебесье я поднял лицо,
Говорить начиная другим языком:

Покажи мне, Владыка, кончину мою,
Приоткрой и число уготованных дней,
Может, я устрашусь от того, что живу,
И никто не осилит боязни моей.

Приоткрой – и потом от меня отойди,
Чтобы в скорби земной возмужала душа,
Чтобы я укрепился на крестном пути,
Прежде чем отойду, и не будет меня.

Как благ Бог к Израилю,
к чистым сердцем!
                      Псалом 72

Содрогнулось вчера было сердце моё,
И во всём разуверилась было душа.
Я увидел беспечных лихое житьё
И опять позавидовал им за глаза.

Никогда не тревожат их скорби и плач,
Им до смерти величье и дерзость даны,
Веселит их собрание яркий кумач,
Когда людям полшага ещё до беды.

Откровенно, без страха лукавят всегда,
Затаённые помыслы пряча свои,
А когда издеваться начнут свысока,
То слова их подобны фонтану воды.

К небесам подниматься бы этой струе,
И сверкая на солнце, и радуя глаз,
Но она припадает к могучей земле
И развозит повсюду болотную грязь.

И народ, замутив по лесам родники,
Эту воду мертвящую с жадностью пьёт,
Говорит: «Как несведущи были отцы,
Уверяя, что Бог нам бессмертье даёт».

И вот эти лукавые ростовщики
Благоденствие славят превыше всего.
Так напрасно я что ли учился любви,
Очищая от мерзости сердце своё?

Так напрасно я что ли по долгим ночам
Наизнанку судьбу выворачивал всю
И себя же метал по горячим щекам,
И от совести прятался в тёмном углу?

Я бы стал перед прошлым земли виноват,
Если б, так рассуждая, сварливость обрёл,
И не мог ничего я на свете понять,
И, скитаясь, по случаю в церковь вошёл.

Я увидел, о Боже, конец этой лжи.
Я воспел на коленях величье Твоё.
Так пускай погадают о судьбах земли,
Всё равно Ты однажды осудишь её.

Боже! язычники пришли в наследие Твое,
осквернили святый храм Твой, Иерусалим
превратили в развалины.
                                                       Псалом 78

Пришлые, Боже, в наследье вошли.
В святилища, как в кладовые, вступили
И город великий, столицу земли,
В хранилище снеди людской обратили.

Навек ублажили они вороньё,
Кормя его вволю глазами людскими,
И было довольно земное зверьё,
Питаясь по норам телами святыми.

И так полюбилась им наша земля,
Что воду они перепутали с кровью,
И долгое время горчило слегка
Зерно, напоённое этой любовью.

Мы стали посмешищем мира всего,
Молчим и глаза свои в сторону прячем.
Ну сколько же, Господи, сердце Твоё
Ещё не услышит сыновнего плача?

Сколько ещё отплатить мы должны
В счёт прегрешений хмельного отцовства?
Мы уж и так как пригоршня золы,
Ветром которая в поле несётся.

Чтоб не твердили нам: «Где же ваш Бог?» –
Сам отомсти этим скаредным пришлым,
Только б увидеть униженный мог,
Только б сумел погребённый услышать.

Пусть содрогнётся пред Господом твердь
От всех воздыханий, прошедших безвестно,
Тогда, может, нас, обречённых на смерть,
Спасёшь Ты невидимо Духом чудесным.

Только в Боге успокаивается
душа моя: от Него спасение мое.
                                        Псалом 61

Сколько б мир я ни пел и ни славил,
Если что, он забудет меня.
Потому, против нынешних правил,
Уповаю на Господа я.

И на что мне в делах опереться,
Коли всё будет пепел и прах,
А бессмертье живёт по соседству
В неуклюжих библейских словах.

Утвердиться на чём вдохновенью? –
Неустройство кругом и разбой.
Лишь на время церковное пенье
Мне дарует блаженный покой.

Что ж, братишки, лукавым законом
Вы насели на плечи мои
И наводите с милым поклоном
Мои мысли на омут петли?

Хотя всякий поэт – недотрога,
И с ним сладить до смеха легко,
Но пока не оставлен я Богом,
Устою против мира сего.

И народ я просить не устану
Очищать от лукавства сердца.
И чтоб было меж нас без обмана,
Начинать обещаю с себя.

Бог сказал – и услышал я дважды –
Что для каждого – суд по делам.
Когда умер отец и однажды,
Когда к смерти готовился сам.


Стихи из дневника

Крапива выше меня ростом
Растёт у стен монастыря.
Лишь на заброшенном погосте
Так буйно всходят семена.

Лишь на местах минувшей славы,
Среди стареющих святынь
Такие вырастают травы...
Крапива да ещё полынь.



Лик луны был светел и лучист,
В монастырь пришёл ночной покой.
Вдруг какой-то местный гармонист
Надавил на клавиши рукой.

Был его напев знаком и прост,
И любовь такая в нём была,
Что оставил я полночный пост,
Вышел из ворот монастыря.

Встал я посреди тропы пустой,
И глаза мне слёзы обожгли.
Боже, как похож на голос Твой
Этот одинокий зов любви.

18 июля 1989


Я не сделаю ярких открытий,
Не смогу возбудить интерес.
Я жалею мальчишек избитых
И люблю увядающий лес.



Этой теме не будет износа,
Горло сдавит к России любовь...
И по венам толкает вопросы,
Словно комья, славянская кровь.
…………………..………………….

Но всё тянет за русские дебри
Умереть в предназначенный срок.



Что взялся, инок, за стихи?
Или тебе псалтири мало?
Или Евангельской строки
Для слёз горячих не достало?

Иль голос тишины ночной
Не внятен стал душе смятенной?
Или не сладок стал покой
Молитвы долу преклоненной?

Не знаю я, зачем слова
Из сердца вылились стихами,
Ведь наполнял его не я
И благодатью, и слезами.

6 августа 1990


Иеромонах Василий.
Я создан божественным словом. М.: Сретенский монастырь, 2002.