| |
В булочной-кондитерской
Народу набралось.
А где моё дитятко? –
Ещё не родилось.
А где моя книжечка? –
Не вышла она,
И кому моя книжечка
Окажется нужна?
А мне ваша булочка
Нужна позарез.
Несу её надкусанную,
Мокрую от слез.
Вот март, как бы мужик небритый
Идёт, бутылками звеня.
Он весь из золота отлитый,
Он нежно смотрит на меня.
Как хорошо – как будто память
Мне кто-то от кровавых уз
Освободил
Как будто камень
Подняли
Приоткрыли шлюз.
Последнее, что тяжелее,
Чем сердце – снято как рукой.
Я, как приморская аллея,
Лечу к поверхности морской.
Жил-был граф Хвостов, жил он в Санкт-Петербурге,
Он был стихотворец и сам покупал
Стихи свои в городе Санкт-Петербурге
(Там больше никто их и не покупал).
Читатель, ты зол. Ты хитрюга, читатель! –
Никто, никогда, никому, ничего.
И утром под дождичком шёл покупатель
Добра своего и труда своего.
В цилиндре (есть мнение, что без цилиндра)
И с тростью (есть мнение, что без неё)
Он нёс, озираясь печально и хитро,
Свой труд и добро дорогое своё.
И дома (свидетельства сходятся – дома)
Садился, брал книжную стопку, кряхтя,
И, всё перечтя до последнего тома,
Он сам улыбался себе, как дитя.
Так вот. Я, читатели, мненья другого.
Плохой стихотворец, но участь горька.
Пойду и куплю сочиненье Хвостова
И встану, листая его, у ларька.
Пускай он увидит меня, притаится,
Лицом озарится и выкрикнет: так!
И выйдет на Мойку, как важная птица.
Как птица, а всё остальное – пустяк.
Крик огня: не гаси, не гаси!
Быстрый ливня ответ: погашу!
Воду зря что ли в вёдрах ношу?
Эта осень – не осень вблизи.
Корешки это всё и гнильё,
И скелетов древесных жильё.
А не веришь – кусок откуси
От сырых земляных пирогов.
Не проглотишь? – Весь хлеб наш таков.
Но другого, смотри, не проси,
Улыбнись и скажи, что как мёд –
Только лесть нашу жизнь и уймёт –
Это мёд, это мёд, это мёд.
Стихотворение о синих и красных реках
Я всех не виню в неудачах своих.
Ну разве что малость – того, кто посеял
В июне зерно – и замёрзло зерно.
Ну разве того, кто затеял одно,
А сделал другое, не то, что затеял.
Я всех не виню и в удачах своих,
За кои мне не расплатиться вовеки.
Кто крикнул: смотри, кто добавил: пиши,
Но сторожа мне не привёл для души?
А синие реки, и красные реки...
Голоса декабря: деревья
Ну и смотри неотрывно на вымерзший лес,
И раздувай покрасневшие ноздри, и бегай:
Мы-то ведь знаем, что всё это белое – срез
Тонкий, как лист, – понемногу и леса, и снега.
Все наши корни уходят в коричневый слой –
Вам не дано это чувство земли неподвижной:
Вдруг как припрёт: всю кору заливает смолой –
Что рядом с этим скольжение лёгкости лыжной!
Так мы живём и растём до земного ядра,
Но в декабре разболелись холодные ноги,
Не распрямиться. Зима, неродная сестра,
Дай хоть сегодня прилечь на живот твой пологий:
И раз день и ночь стреляют
Из всех на земле часов –
То дай моему дому
Крепкий стальной засов.
И раз пробивают сотни
Лбов, животов, сердец –
То перелей мне в горло
Оставшийся весь свинец.
А то я иду без цели
И время в себе несу,
Пока мне не скажут: хватит,
Зима уже на носу.
Темнеет рано, светлеет поздно,
Мертвеют лапы жука.
И раз Ты сам всё когда-то создал –
Забери ружьё у стрелка.
Библиотека
Гораздо лучше жить назад:
Так можно дольше жить.
Вот почему они сидят
Над тысячами книг.
Все Янусы, у них зрачки
Сверкают на спине,
А опустевшие очки
Обращены ко мне.
Улыбкой ужас подавив
Ищу свободный стол,
Так я пришла сюда, решив,
Что Бог меня привёл.
В красном лыжном костюме
На белом снегу
Вообще никого не боюсь,
И без разных премудростей я обойдусь –
Всё равно всё что хочешь смогу.
Мир не страшен – такое родное лицо
У него, когда солнце палит,
А в горах, на огромных надбровных буграх,
Его лоб обожжённый болит.
В красном лыжном костюме
Холодной водой
Я, пожарник, все горы залью,
Над большой, добела раскалённой грядой,
Над горячим лицом постою.
И никто не сгорит, не исчезнет, пока
Я за синие щёки держу облака,
Пока вижу, как ходят кругами века,
Пока помню слова своего языка,
Пока в каждом с земли узнаю земляка,
И пока, и пока, и пока, и пока...
Я больше люблю, чтоб хороший конец у романа
Чтоб всё выходило без сумерек и многоточий,
Как белые ночи
Глядящие в Финский залив.
Тут поздно
Друг с другом сливаются сосны,
А день ещё жив,
И светится серым гранитом.
Не так как московская мгла
Больная рахитом,
С большой головой.
Там полный невзгод, недомолвок
Висит небосвод
И видно вот-вот
Ничем он не кончится, въехав
Со сна в бесконечность. В тупик.
А Чехов. Что Чехов?
Кто дёргал его за язык?
Выставка март. Расставляют пустые полотна.
Утром рисуют, стараются. К вечеру тает.
Как я заплакала, видя, что бесповоротно
Эта зима, почернев, от меня отлетает.
Завидно стало душе моей, глядя на это:
Вслед за зимой от меня отлететь ей хотелось.
Как я заплакала, видя, что стелят газету
Два старика на скамейке, где место согрелось.
Ветер унёс из прочитанной книги закладку.
Жалко закладки и книги прочитанной жалко.
Как я заплакала – снова пальто без подкладки,
Водка и вобла, и сладкие запахи свалки.
Тянутся скверы, как чёрные ленты несчастья,
Жалок мой город, и жизни его пантомима,
Плачу, а бабушка с неба кивает мне: «Здравствуй!
Ты и по мне так не плакала первую зиму!»
Всё это странные символы,
Как прошептал бы Баратынский,
Но он был сплюснут в белой книге
И серым обведён кружком.
Идёт чертёжник – это осень.
С ключом идёт по миру время.
Оно душа, а тело мира –
Пространство – вырастет в снегу.
Пока же ключ трещит и листья
Подобны целой туче скважин,
Поэт встревожен и отважен –
Бежит и пишет на бегу.
Суворов
Я встретилась с курицей утром у крана;
Смотря в её круглый значительный глаз
Мгновенно узнала мифический образ
Стратега, придурка, любимца вельмож,
Загнавшего в птичью теперь оболочку
Свой дух, ночевавший в петровских дворцах...
Ну нет, слишком глупо клюёт она булку.
Я видела: ветер пошёл на прогулку.
Он выронил пачку газет, и во всех
Написано: осень и осень.
Ну нет, я пока их не буду читать:
Мне столько за лето ещё наверстать –
Огромный неначатый список.
Смородина сохнет, бросая из мисок
Такой укоризненный взгляд.
А сад...
Так вот – от забот, разговоров моих
Притих
Суворов.
Суровый герой, мне знаком его норов.
Как неприлично бегство внезапное с дачи
В день, когда дождь так откровенен и жалок,
Что о своей жизни рассказывать хочет.
А на меня столько надежд возлагали
И сорняки, и перезрелый крыжовник,
Весь этот дом, где в комнатах спит по букету.
Как оправдаться, чем их на время задобрить? –
Так запишу всех их немедля стихами.
Вот уже мой поступок предательский сглажен,
Вот уже сад стучит подбородками яблок.
Вы же, друзья, вы же, родные, простите
Мне моё бегство.
Ну поймите, поймите простой мой язык.
Это круглые птицы на нём говорят,
Это дети глядят из малиновых щёк –
Как в подзорные трубы глядят.
Это страх, что когда-нибудь кончится срок
Нашей жизни, что яблоки скоро съедят,
Сколько их не наваривай впрок –
Лучше и до зимы не беречь.
А какую родную я слушаю речь!
Что вам стоит понять эту речь?
И пока я не дерево, так как за то,
Что я с жизнью своею груба,
Избежать не дано мне высокого лба –
Деревянного с листьями лба;
И пока я не дерево, как я должна
День и ночь называть ваших слов имена:
Птица, яблоко, мальчик, щека.
Это просто совсем, и знакомо до слёз,
Каждый рот к этим радостным звукам прирос.
Так поймите слова языка,
Моего языка.
Папа оставил мне лицо,
И всё, что было его.
Зеркало буду носить с собой,
Будто бы он живой.
Папа оставил мне мой дом,
И всё, что в доме моём.
В дом свой зайду я на полчаса –
Бьётся в окно оса.
В день рожденья его посидим,
Молча попьём вино.
Слово жить – значит быть живым.
Необязательно мной.
На цыпочках, как балерина,
Поезд летит.
Тут дышат воздух и глина,
И леса зелёный щит.
Ещё открыты глаза солнца,
Но уже не пристальны.
Откуда счастье такое берётся?
Глаза, как письмами,
Полями забросаны –
В каждой строчке слово люблю.
И жизнь усыпана синими розами,
Как все аллеи в раю.
Ты хочешь знать, что это значит? –
Да так, не значит ничего.
Наверно сердце, как в романе,
Всю жизнь пролюбит одного.
Туда-сюда, тук-тук – и хватит,
И вот уже ложусь я в гроб,
Чтобы друзья вокруг, поплакав,
Ушли, и належаться чтоб.
А человек один не думал,
Что будет тысячью причин
Жить, умирать, глотать лекарства,
И шёл по улице один,
И напевал простой мотивчик,
Уже я не припомню, чей.
О погубитель! О счастливчик! –
И слёзы льются из очей.
Скорее
Скорее целуйтесь, скорее болтайте,
Скорее шутите, прощайтесь со мной.
Как только уйдёте – я выброшу список
Звонков телефонных и встреч.
Я сяду на поезд, и скоро столкнётся
Мой лоб и антоновки лоб.
Сто взглядов ко мне устремит черноплодка
И выглянет хитро тихоня, сиротка –
Отцветшая в мае сирень.
В мой лучший, в мой праздничный день
Я сяду и книгу свою напишу
Без радостных рифм, о серьёзных вещах,
О том, как они свою жизнь проживут,
Как мы свою жизнь проживём.
Там только шесть соток. Запущенный дом.
Его, как любимую мысль, берегу.
Пока я не в нём, у него я в долгу.
В долгу я, в долгу, с непрощённой виной.
А вы всё никак не проститесь со мной!
Юлия Немировская.
Моя книжечка. Стихи 1970-х – 1980-х годов. М., 1998.
|
|
