 |
||||
|
Ну что тут необычного? – и в том году Шёл первый снег, и с некоторых дней Часы ночные делались длинней, И деланнее выглядели яблоки в саду, По странности не снятые в осеннюю страду, Оставшиеся ненароком средь ветвей И робко ждущие: когда их снеговей Сорвёт и разбросает по снегу и льду. До новых холодов мы дожили теперь, И вновь решили потеплей одеться, А на ночь поплотнее закрываем дверь. Но стало больше нас; И в комнате младенца Мы более всего стараемся тепло сберечь – И каждый день усердно топим печь. Не сразу нам привыкнуть удалось К тому, что девочке уже мы имя дали: Её мы звали просто Девочкой вначале – Так, как само собою повелось. Подумать только – раньше мы её не знали!.. 1966 Ну что ж, за дело, дождя наборщик! Смотри, да ты и автор, не так ли? Листва – колеблясь, трава – топорщась, Воспринимают первые капли. Ох, букинисты! И вы дождётесь – Все ваши страсти пойдут лавиной: По самой речке бегущий оттиск Редчайшей книги неуловимей! – Движенье видимых невидимок: То юный отрок, то древний старец... Клочок бумаги! Пока не вымок, Пускайся в танец! Пускайся в танец! 1972 Всё разонравилось, всё! – то ли я вкус утратил, То ли мне белый свет – более не приятель, И остаётся ждать самых последних секунд... А было ведь, было! – к несчастью, всего не упомнишь! Очнись, моя память! Воспоминанья, на помощь! Я болен и скован; – на улице ливни секут, Село оступилось и всё предоставлено грязи – И я не могу навестить отделение связи, Узнать, нет ли писем, здорова ли девушка та, Что носит нам почту, Пускают ли там на порог, или дверь на цепочку, А то и на внешний замок заперта. Крыльцо моё – крыто, и это единственный выступ Как будто вовне; но дойти до черёмух ветвистых И вяжущих ягод попробовать – я не могу: На каждом шагу Меня поджидает пучина размокшего праха; Отважнейший пахарь – И тот прижимает свой трактор совсем к большаку. Привет, ипохондрия! Что ли шутить попытаемся? Может, И вправду забавно, когда расстоянья – морозом по коже, А дом – пузырём на голодной и жадной грязи; Когда померещится – дверь открываешь и – «Кто здесь?» – Кричишь, хотя знаешь: ни вору, ни гостю Ни ветер, ни дождь не уступят стези? Измотаны яблони, яблоки сбиты на грядки – Десятки незрелых плодов и ещё раз десятки, Их пачкает, моет и прежнею мутью кропит, – А семечко спит И зреть продолжает, вобрав сновиденья из сока, Который, конечно, слагался и здесь, но сложился – высоко И загнан, как в клетку, и должен погибнуть с тоски. Сейчас полнолунье: но это – незрячее знанье, догадка. Ночами за тучами тайные звёзды, – и как-то Нелепо, что помнишь ещё и о них в темноте, В сырой и тупой безысходности здешнего факта, Изложенного дождём на воде. Измотаны яблони, яблоки сбиты на грядки; Село оступилось; наверно, поля в беспорядке; Черёмухи гнутся; крыльцо – ненадёжная грань: Когда померещится, дверь открываешь – потопу; Что ж, милости просим! Бейся же об пол! Ты здесь хозяин теперь! – Играй! 1974 Честнее – ждать, когда не знаешь, Какая здесь хранится залежь, Чем выворачивать пласты С корнями, с падалью и гнилью, В сомненьи: вдруг да изобилье, – Или, – а вдруг труды пусты! Честней – ровнять свою равнину И оставлять в наследство сыну Зерно и плуг, и мысль о том, Как разгадать: что в этих недрах, Над чем вовсю враждуют ветры И дом сменяет прежний дом? Какие силы в скрытой глыбе? В ней может быть и жизнь, и гибель, И исцеление, и яд. Загадка – страшная. И с нею Не поспешить – куда честнее, Чем зачеркнуть намёк на сад. 1975 В этом поле три года назад заблудилась марийка. Непогода входила в азарт – и ни крика Не проникло в село. Спохватились поздней: две недели месили ноябрьскую глину – Да и бросили поиски: снег запоздалый нахлынул – И поля занесло. Толки стали привычными, точно зимовка, Ощущенье беды постепенно замолкло. В избах было тепло; Дровяник равномерно пустел возле каждого дома; Изведясь на морозе, в хлевах согревалась и прела солома; Дни стояли исправные; время текло. Филимон изготовил два новых пестеря*) , Старый – бросил в предбаннике (эка потеря). На картошку, в подполье, напал здоровенный хомяк; Пораскинешь умом: окаянного зверя Изловить бы – но как?! Тут и свадьба случилась, и девку родили до срока, И в больницу попал – да вернулся поправленным свёкор. Прямо в доме гусыня творила гусят; И гусыне, сидящей на яйцах в корзине, И корзине, занявшей собою весь угол, Всё равно было то, что какие-то гуси, гусыни Скоро двинутся с юга И уже составляют косяк. ...И в родстве была с кем-то марийка – а вот оказалось, что будто из сказки: Люди изредка вспомнят, но чаще припомнят салазки – И скрипят себе по снегу; чаще припомнит печная труба – И пыхнёт вдруг; Чаще вспомнит вода – и заплещется в вёдрах; Чаще – провод натянется весь от столба до столба. Слишком тяжко в реке взбудоражились рыбы, Оттого что вода подо льдом напряглась и пошла неизменно на прибыль! Слишком паводок наворотил! Так и стало на годы загадкою: или Он марийку и память об этой марийке заилил, Или так повернул, что конец у истории всей – далеко впереди. 1978 Мало кто видит, что делается С мартовским садиком, втиснутым в глушь кирпича: Деревце мучится – всё ли оно ещё деревце, Высохший плющ продолжает на что-то надеяться С цепкостью циркача. Но в сопричастность напрашиваться Даже неловко: прохожей душой не постичь Этой капели, которая вовсе не бражница, Этой посмертной надежды – и вечного саженца, Впавшего в паралич. 1979 Ещё такая ночь – и ляжет иней: Здесь август холоден, земля не пахнет дыней И жёсткими становятся стога, И предстоящая зима заведомо долга. Овидия сюда – и писем на латыни Ещё возникло бы: да наша цель не Рим, И мы уж по-другому говорим. У нас тут и морозы – мастерят, И тёплая пора не застывает в неге; И только наш вполне оценит взгляд Литьё – в дожде, уроки лепки – в снеге. 1986 Вечерний сказ В месяце давнем, В минувшем уже году, Окно забирали ставнем И уходили по льду Старик и старуха. Потом в село докатилась глухо Молва: Умер старик, а старуха ещё жива. Жили старик и старуха в избе одни, В селе – без родни. Мало кто помнил, что прежде были другими они: Много моложе, А если подумать, то и совсем молодыми. И намело же Снегу, однако, следом за ними; Спи моя радость, усни. Поговаривали, будто у старика Была короче одна рука, Зато вторая длинней; Это видали, когда из нашего озерка Старик тягал для старухи своей линей: Тягал неловко, с трудом – А всё же рыбину обязательно тащит в дом, Намучившись с ней. А в конце-то старик и вообще хворал, не дай бог, Со двора ни ногой: Всё потому, что пенсию он терял на табак И на огонь, Никак не хотел куренье своё оставить; Ну и лета ведь ... Старуха его берегла, как могла, Собирала целебный корень Да сына из города всё звала, Чтоб вместе бороться с горем, – Но сын отыскал где-то, в городе там, врачей: Вот дом и остался, вроде, ничей. Баюшки-баю, баю, баю; Сердце меня корит: Схожу-ка – яблоню, к ним, полью, Не то сгорит. 1987 Кассация Не знал ни того, что сирень уже отцвела, Ни того, что семья теперь оказалась цела (Возвратилась жена); Только небо виделось из окна – Да ещё подъёмного крана стрела Появилась: порою вращался блок, И напрягшийся трос по стреле этот блок волок. Что-то строили рядом совсем, внизу; Временами небо роняло туда слезу, Чтобы вновь голубеть. – Вот и вся она, куцая энциклопедь Долгих дней взаперти Под замком, где и страсти уже никакой не прийти, И уместно вконец оглупеть. Ни того, что в жизни возможна ещё новизна, Ни того, что жена возвратилась к семье, не знал, Ни того, что мать, Вся измаялась ждать, Погибает которую ночь без сна. Ни того, что рассмотрен его протест: Доберётся весть – и из этих мест Он уйдёт, невредим; Невредимым ли? – нет, он не знал, что к нему Навсегда присобачили эту тюрьму, Что она – впереди. 1988 Бери свободу, на! Что хмур, не оттого ли? – Когда она дана, То пуще и неволи, И в будущем ответ С тебя уже, не с дяди, И собственный твой след Тебя настигнет сзади. 1988 Голос Пастернака Ну что бы значили стрижи; Уж сколько летом их летает – Не перечесть! – а не скажи, Зимой их очень не хватает. Зима как будто на века Сложилась в белых перехлёстах, В ней ни строки черновика, Всё решено: и снег, и воздух. Не будь нам свыше голос тот, Который с места время сдвинет, – Зима, явившись, не пройдёт Напоминаньем, а застынет. 1989 Осень Заурядность по старой традиции вынесло Под такой изощрённо-несведущий взгляд, Где реальное вновь обретает заманчивость вымысла И деревья умершей листвою своей веселят; Где известное тысячу раз – никогда в полной мере не схвачено; Где Перун отшабашил – и в нём проступает Эол; Где минувшее прошлое нам обеспечили начерно Безусловная связность всего, абсолютный во всём произвол. 1989 Поэзия – только намёк на поэта, Всего лишь дымок ожиданья, надежда на лето, А позже на осень, а после – мечта о мечте; И всё в ней – вопрос о вопросе и речь о безгласьи: Да, собственно, этим она и не родственна прозе, извечно учащейся в классе, Искусству шагать по последней, предельной и твёрдой черте. Но именно в ней-то, кому-нибудь лишней (не всем до намёка), – В поэзии, именно в ней полнозвучье – и слышно пророка. 1989 Равно фатальны вера и неверье, Речами не предпишешь существа; И сколько хочешь крепко хлопай дверью, Произнося логичные слова, – И вере и неверию в услугу Их мнимо разделяющий порог: Живая ревность их, пристрастие друг к другу, Их гибель друг без друга: это рок. 1989 У музыки нет малозначимых нот. Движенье вселенной содержит полёт Осенних дворов, недомытых и тухлых, Старушек в давно уже свихнутых туфлях, Того, что грызёт голодающий кот, Ужавшись на средней ступеньке подъезда; Всему своё время, всему своё место, Но это ещё не последний исход – И сдавленный голос, когда он без фальши, Содержит предчувствие много как дальше Житейских невзгод. Под скрипы текущих долгов и расплат Он помнит Голгофу и знает разлад Гвоздя с бытием и греха с преисподней; Тесней для него всё равно что свободней, И подлинно волен лишь тот, кто распят. 1990 Облетевший клён единственной красной клешнёй Всё удерживал осень; Шевелились корни его: под листвою сплошной Никак не спалось им. Разбредалась в сёла да в города Воронья стая. В роднике сочилась живая вода – Такая пустая! Основательны были одни стога, Остальное – в полном хаосе... Это выдумал кто-то и всем для виду солгал Про сусальную осень! Как припомнишь её отсюда, из вьюг Или хоть из капели, Понимаешь: и умерли мы – не вдруг, И ожить – не успели. 1991 Предрасположенней речи и слуха Нет ничего; и во все времена Скажешь – разлука, услышишь – разлука Много раз прежде, чем будет она. Только пожив, пережив – и не мало, Горя хлебнув, а не просто воды, Мучишься тем, что тебя привлекала Обетованная пропасть беды. 1991 Девять, десять, одиннадцать: Невесёлая смета; Нужно в полночь продвинуться, Чтоб дожить до рассвета Нелегко и не скоро же Со своим разговором, Где себе ты и сторожем, Но, возможно, и вором. 1992 И погибший в поле витязь, И умерший сам собой, Отзовитесь, объявитесь, Чтобы кончить вечный бой. Похвалите – кто без страху, Но втолкуйте всё же им, Что не будет мира праху, Если нет его живым. 1994 Город; а в городе жить не положено лешим, – Вот и прикинулся этот обыденным голубем, в мусорный ящик залезшим: Кто подойдёт – он и выпорхнет, перепугает; Сам из помойки – и тётке иной не одно уже утро поганит. А настращает – и чуть ли не до ночи будут мерещиться дуре Спазмы в груди и мигрень в голове, на которые больше врача нет безвременно тонущим, раз мы дошли до того, что теперь
всякий день обещают сплошные магнитные бури.Может быть, голубь не леший, но тётка уж верно Хворая Баба-Яга: и корёжит её, и опасно торчит у неё остриё подбородка, когда она жутко и скверно Отчего-то орёт из окна, углядев, что во дворике вновь появляются брат и сестрица; Малыши убегают обратно, к себе, но и дома их долго трясёт и пугает, что Баба-Яга (уж такая она!) исхитрится – И достанет их тут; Всё боятся и ждут. Впрочем, тётка, быть может, не Баба-Яга, но сестрица и братец – всегда неизменно сестрица и братец, Как по жизни весь век ни плутай наугад, на каком ни смотри циферблате. 1994 Ладонь у неё просвечивала; Прикроет глаза рукою – и видит, Что нет ещё, рано хотела прилечь она – Стол остался не вытерт; Минутное дело – да сложно подняться, Двинуться – труд; И на часах почти что двенадцать (Они никогда не врут). И биохимия, и анатомия – Премудрые штуки; А то, что просвечивала ладонь у неё, Предмет – не науки. 1996 И время глухое, и вечность глуха, А всё в них горит – не сгорает, Как Бог забирает тебя от греха И грех от тебя забирает. И нехотя ждёшь – и с надеждой, с мольбой – Конца: и ещё раз начала – Теперь уж крещённого жизнью, тобой! Пробудится вечность предвечной трубой – И разве же этого мало? 1998 Скользко так! Путь уже, в общем-то, пройден, Что и таили – уже не таим; Дай-ка мне руку: ещё и побродим Сколько-то, или ещё постоим. Присочинялся за долгим верстаньем Путь наш (и он же хозяин-артист), Мерян и знаем, но так первозданен – Хоть начинай-начинайся-родись: Солнышко вышло б опять по-дикарски; Всё в нём касается жива-лица, И не дождёшься конца этой сказки, И, чтоб не сказка, не хочешь конца, И исчезать за веками – занудство; Чудо всегда было действенней прав: Знаешь? я чувствую: к нам обернутся, Здесь мы не намертво канем во прах. 2000 Ф.И.Т.
Не всё, что понял, скажешь: Сказать, бывает, – грех; И носишь эту тяжесть При всех, но не для всех: Для одного себя лишь, Для одного себя. Уйдёшь и в землю, в залежь, – Скрываясь и терпя. Тебя изрежет плугом Несведущий мужик, Угадывая угол: Что мёртво – чему жить. Но днями и ночами Не смеркнись, не остынь, Silentium, молчанье, Российская латынь. 2000 Примечания 1. Сравнение нужно, когда оно метод, И праздно, когда самоцель. Напрасно, тщедушно – отметить, что пух, облетающий с тополя, этот Похож на метель, Что утро похоже на ... полдень похож на ... Простите, я занят; возможно, возможно – А всё ни к чему, коли воздух одним Насыщен: Июнем, Который, как мы ни поищем, Ни дунем, Ни с чем не сравним. Наверно, во взгляде, давно уже ветхом, И штопкой прикроешь изъян: Да взгляд не таков, если вырвался к птицам и к веткам – Бесценным друзьям! 2. Печаль деревьев только мнима, И, если говорить серьёзно, ветер дует мимо Порывов наших; И как-то жаль самих нас, уравнявших Всё, что ни есть, с минутою – своей, Чтоб доказать, насколько мы в переживаньи правы: Тут привлекаются и горы, и дубравы, И соловей. Но в этом есть и вещее «ау», И вера в то, что в мире не одни мы, И сопряжение с ещё незримыми родными; И разговор идёт – по существу. 1985–1987 Владимир Лапин. Сверчок. М.: Carte Blanshe, 1993. Тон. Избранное. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. |
|
||||