Весна

Творилась за окном весна,
Деревья выводя из недоверья,
И новых жизней луковые перья
Расписывали прозелень окна.

Рождённого побега нежный лак!
Крик головастика в минуту превращенья:
О радость ощущенья первых лап
И от хвоста – о радость отрешенья!

Был шорох раздвигаемых темниц
Под взглядом птиц.
Под молчаливым взглядом.
А крики их дремали где-то рядом,
Пока листва дерев не затемнит.

Искало всё не тождества, но сходства:
Неколющая зелень новых хвой
И светлые оттенки превосходства
Травы сегодняшней над прошлою травой.


Лес

Лес потянулся ветвями,
Солнце ломает большими ломтями:
– Сосна,
На!
Берите, ели,
Вы же хотели!
Берёзам и клёнам –
С поклоном.
Взял орешник ломоть, даже кочка…
А мне? Что же мне – ни кусочка?!
А деревья:
– Чужая, чужая,
– Чили-жая,
– Ричу-личу-зая... –
Стою, чуть не плачу. И вдруг
Тепло. Возле самых рук!
Я его из ладошки в ладошку –
Так печёную студят картошку,
Я его как воду в горсти,
Как птенца к губам – донести...
И бегу, и в овраг съезжаю,
Из ручья напиться дерзаю –
Не чужая я, не чужая!
Чили-жая,
                  ричу-личу-зая!


Лесной вечер

Вечер под знаком совы,
Что как чёрный еловый отстволок с глазами;
Вечер следов, от которых сухая листва пахнет волком;
Веток берёзы в просветах – по серому чёрным;
Тёплых затылков в гнезде,
Под крылом раскрылённым;

И человека, который один,
Становясь постепенно лесом,
Быстро идёт по ночной,
Не очерченной цветом тропе.



Трава.
            И дерево.
                            И к ним живая зависть,
Что прорывает будни, как силки.
И всё это завязывалось в завязь,
В оттенки жизни,
              в мысли,
              в узелки.
На память узелки.
На памяти – по следу, –
Куда идти?
Куда качнёт весы?
Как различаешь вдоль лыжни, по снегу
Бегучий след палёных лап лисы,
Как различаешь голоса из хора,
Глаза – из глаз,
Слова – из сотни слов?
Есть в нашей жизни, сквозь тепло и холод,
Невнятное плетение основ.
Невнятное – сквозь взлёты духа,
Сквозь гром грозы и молнии во сне,
Почти неуловимое для уха,
Как белый звук на чёрном полотне.

Сквозь суетную внятицу ходов –
Твой главный час
                            на торжище годов.



Отчего нас влечёт
В старину?
Может, время течёт
В тишину...
От ракит до ракит,
Где монашеский скит,
Через море Хвалынское –
В палеолит?
Может, время дорогам –
К началу земли,
Приближая концы,
Замыкая кольцо...
Не купцы – бубенцы,
А на ветках – птенцы,
А на пашнях – трава,
А в траве – озерцо...
Одноклеточный зов
Из глубинных низов
И начало с азов,
И начало с азов...


Снег

Снег падает не на,
                           а сквозь:
Сквозь ветки, иглы и сквозь память.
Сквозь годы будет падать, падать,
Сквозь нашу доброту и злость.
Его хватать бы, мять в руках,
Впивая холод покрасневшей кожей.
Тогда сквозь снег бы –
                                      смех и взмах! –
Но мы... И он проходит,
                                      как прохожий,
Проходит, как спектакль в чужой стране,
Как время.
Как тоска по новизне,


Старик

Старик гоняет голубей.
Они над крышей вьются, вьются…
Кругом прохожие смеются:
– Опять гоняет голубей.

А может, это не смешно.
Недокричал, не наигрался
И голубым не надышался.
Подумаешь – и не смешно.


Память

Стихает ветер в вышине,
Стекает солнце по сосне.
Стрекозы начали в траве
Бесшумную игру,
Бесшумно тащит муравей
Еловую иглу,
Лиловая река гладка,
В ней тишина отражена,
Над ней ветла наклонена...

И вдруг как будто
                              по гвоздю пилой
Над краем,
                 готовым ко сну.
И самолёт
                огромной пчелой
Вдребезги рвёт
                          тишину.
Сосны падают,
                          страхом подкошены,
Птицы сброшены,
                          травы взъерошены...
Улететь стрекозой,
                              муравьём забиться,
Рыбой упасть на дно реки!..
Поздно. Некуда. Сквозь ресницы
Чёрное небо глядит в зрачки...
Глупая память! Это похоже, но не так. Я была
Девчонкой, когда началась война.


Счастливый садовник

Жил на свете счастливый садовник.
Был повсюду ему почёт.
Сунет в землю простой шиповник,
Он, как роза, весь год цветёт.

Только высадит груши и сливы,
А на них уж плоды с кулак.
Все дивились:
– Какой счастливый! –
А соседям везёт не так.

А соседям и град и грозы,
А соседям и труд и пот,
Стужа – слёзы,
Засуха – слёзы,
Он один – вот чудак! – поёт.

Так за что ж ему соты и пчёлы,
Впору дождик и впору снег?!

Просто так. Потому что весёлый
И удачливый человек.


Северная картина

Мир, как видели предки,
Вселенная их лубка:
Над круглою твердью – редкие
Облака.
Два многопалых светила –
Солнце,
Луна.
Рука гордеца чертила
Тебя,
          сторона:
Избы твои – как глыбы,
Луга – отрицанье границ,
Реки тесны от рыбы,
Леса – от зверья и птиц.
Коперниковым прозреньем
Не тронутая пока,
Ты вся ещё – вне вращенья,
Плывут над тобой века.
Ты вне скоростей эпохи,
Вер преходящих и вин.
Холмы твои – будто вдохи
С выдохами долин.
Пыль над тобой – клубами,
Ноги коней – тонки.
На избах с тяжёлыми лбами –
Лубочные
                   коньки.
Ах, кони – будто иконы,
Молиться земной красе,
Земле, что и боль, и стоны,
И луг, полёгший в росе;
Земле, что тепло и холод,
Земле, что даёт и берёт,
Той, по которой ходит,
В неё ж уходит народ.

Здесь всё для горя и счастья,
Случайного нет мазка.
Старинный, лубочный мастер,
Бессуетная рука!


Люди Севера

Поляне или древляне,
Славяне (кто разберёт!) –
Живёт за лесами-полями
Народ, что себя сберёг.

Здесь не знавали рабства,
Прав крепостных и отмен
Не «барство-холопство», а – братство,
Что не свобода, то – плен.

Жизни неробкий почерк,
Резкие очи икон.
Они и к богу не очень
Хаживали на поклон.

Чтят церкви их и поныне
Умельца – не бога-творца,
Памятники гордыне:
Силе, мол, нет конца.

А сила, она не просила,
Хотя не всегда брала.
Дома стоят не спесиво,
Но закусив удила.

Не выплеснет речи грубой
Высоких окон проём.
Но никогда никому бы
Сюда не идти со злом,

Сумеет, да не посмеет
Перешагнуть границ.
И дерево каменеет
Под взглядом замкнутых лиц.

Здесь говорок старинный:
– Ой, да ведь я не боюсь! –
Здесь поворот былины
Через машинную Русь! –
Вбирает новые меты
Века, что крут и строг...

Четыре стороны света,
И перекрёсток дорог...


Вечер

...Радость сближения серого
С тёмно-лиловым
И река, что, прихрамывая
И не отставая,
Долго идёт за поездом...
Плоды на яблонях,
Жутковатые, будто в детстве...
В такое время
(Это странно, но правда)
Может обрадовать
Лицо, обыкновенное,
И название станции – Йыхви.

Только надо настроиться
На эту волну,
Не шуметь,
Не разговаривать.
Тихо, тихо...
И тогда из чёрного леса
Прилетит птица
И склюнет буквы с твоего стиха.


Стихи о стихах

Стихи писать – как грибы искать:
Всё нет да нет, наказанье прямо,
А потом – один, другой, третий:
Большие, мягкие – папы и мамы,
И маленькие, крепкие – дети.
Полна корзина.
Возвращаешься гордый,
Нет ничего важней и дороже!
А довезёшь до города –
Боже!
Ни на одном лица нет. Все глядят одинаково тупо.
Дома довольны: похлёбка-то какова!

А я не люблю грибного супа.
Я просто люблю, чтобы лес и трава.



Радость! Радость!
Продаётся радость!
Нет, не продаётся,
Просто раздаётся
В кувшины, в бидоны,
В пригоршни, в ладони,
Посредине улицы,
Возле тротуара
Молодым и старым
Даром, даром!
Впитывайте, пейте,
Лейте – не жалейте!

В окне за занавеской
Человек в жилете
Нежное и грустное
Играет на флейте.


Не про телёнка

Почему
Телёнок
Так мало одарён музыкально?
Ведь дан ему ушной волос
И просвечивающие розовым великолепные уши.
Бесподобные!
И целый агрегат из ноздрей, языка и нёба,
Не вдаваясь в подробности гортани,
И всё это – чтобы
Протрубить невнятно!..
Нет, видно, природа – больше
Насчёт молока и вымени.
Ведь телёнок плюс много воды и сена
В конце концов непременно – корова!
(Быка я исключаю, как исключают хозяйки,
Превращая в вырезку, рёбра и ножки).
              Ах это молоко!
Не пей его, мой любимый!
Оно, всего вероятней, расплата
За превращенье в полезность.
– Почём этот «минус дар божий»?
              – Тридцать копеек с бутылкой.



Разве бы вы не хотели,
чтоб были люди,
которым было бы до вас дело?

Чтоб прийти к ним, –
как в другое дыханье,
как войти в картину Матисса,
где и так светло и –
                         окошко,
открытое в ещё светлее.
             Разве бы вы не хотели?



Не случайный ты, не каждый,
Ты мне стал водой и жаждой,
Стал и голодом, и хлебом,
И землёй, и тёплым небом.
Зачерпнуть воды – напиться
И идти по белу свету,
А потом тебе не спится,
Потому что серебрится
Где-то рядом речка эта.
Только эта, только эта
Мучит жаждой до рассвета,
Только ты. И я однажды
У воды умру от жажды.


Ревнивые стихи

Ты любишь рисовать смешных человечков.
Ты водишь их за руки, кормишь мороженым,
Ты сажаешь их на колени и с ними читаешь
Хорошие-прехорошие книги,
И они становятся умными и красивыми.
Ах, с ними так просто, ты ведь сам их придумал,
Ты всё про них знаешь –
И высокое, и смешное.
Ты можешь подрисовать им огромные уши,
С такими ушами их никто не полюбит.
А можешь – раз-раз – зачеркнуть рисунок
И перевернуть страницу.

Неужели ты не слышишь, как я кричу оттуда?
Неужели ты рисуешь
                                      нового человечка?!



Я вылечу, вылечу, вылечу
Из хитрой твоей западни,
Я крылья помятые вылечу,
Попробуй тогда замани,
Тогда поворкуй со мною,
По-птичьему посвисти! –
Я стану мудрой змеёю
С тобою не по пути.
Не надо мне птичьей приманки,
«Легко»... «высоко»...
Увижу я листья с изнанки,
Не крылья твои, а брюшко,
Полёты не станут сниться.
И, лёжа в тени под сосной,
Подумаю: – Глупые птицы! –
Свободна.
Такой ценой.


Тёплое течение

Есть тёплое течение,
Речные берега,
Там всё полно значения.
И малость дорога.
Там листья прошлогодние
Кружат на быстрине.
Пришла к реке сегодня я –
Тепло её во мне.
Пойду-пойду я по снегу,
Растает белый снег.
Кто встретится, тот по сердцу –
Хороший человек!
Бери, чего беречь его,
Пока не отошло,
Речное, человечное,
Невечное тепло.



Мне сказала знакомая собака,
Что жила у любимого в доме:
– Как трудны мне ваши экивоки,
Мне неловко за вас и больно.
Я тебя полюбить успела
И люблю мою добрую хозяйку,
И детишек её, и маму
В тёплых тапках из меха кошки.

И глянула честными глазами, –
Так и я когда-то глядела.
И сахар взяла без пижонства:
Дружба дружбой,
                             а правда правдой.

С той поры прошло четыре года.
Я давно не бываю в этом доме.

Первый год я бегала топиться.
На второй всё ждала: вернётся.
Третий был карусель без веселья.
А теперь помню только собаку.


А я-то!

В квартире напротив –
                                         почему, не могу взять в толк –
Живёт волк.
Обыкновенный. Серый. В модном костюме и рубашке
                                                       с отложным воротником.
Со мной здоровается, хотя незнаком.
Соседки-наседки кудахчут: –
Красивый мужчина! –
Не замечают клуши,
Как торчат из-под шляпы уши
И разгораются волчьи очи
К ночи.
Вчера после работы к подруге зашла.
Вдруг поднимается из-за стола
Он.
Тянет лапу: «Здравствуйте, будем знакомы,
Чувствуйте себя, как дома».
Гляжу – ничего, ручной,
Ест хлеб с ветчиной,
За весь вечер ни одной глупости не спорол,
Согнув колени, отплясывал рок-н-ролл...

Обратно шли вместе.
Говорили о лесе.
Вошли в подъезд.
Ну, сейчас съест!
Проснулась лифтёрша: «Яков Петрович, вам
                                                               телеграмма!»
Прочитал, схватился за голову: «Мама!»
Завыл протяжно, как в лесу:
– Не перенесу! –
И тяжёлым, человечьим шагом – к двери.
А я-то боялась этого зверя!



Для любви, как для полёта,
Нужен воздух и пространство,
Нужно солнечное небо
И сочувственные взгляды.

Крот в земле живёт неплохо,
Но ведь он слепой, бедняга,
Изуродован природой
За умение таиться.

Мне крота немного жалко,
Птицы зависть вызывают.

Мы в полёте
                      глаз не сводим
С бугорков
                    кротовых норок.


Галина Демыкина.
Корни дома моего. Стихи. М.: Советский писатель, 1971.