Баллада о четырёх братьях

                           Иосифу Уткину

Домой привёз меня баркас.
Дудил пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас, –
Один вхожу я на порог.

Сестра в изодранном платке,
И мать, ослепшая от слёз,
В моём походном котелке
Я ничего вам не привёз.

Скажи мне, мать, который час,
Который день, который год?
Четыре брата было нас, –
Кто уцелел от непогод?

Один любил мерцанье звёзд,
Чудак, до самой седины.
Всю жизнь считал он, сколько вёрст
От Павлограда до луны.

А сосчитать и не сумел,
Не слышал, цифры бороздя,
Как мир за окнами шумел
И освежался от дождя.

Мы не жалели наших лбов.
Он мудрецом хотел прослыть,
Хотел в Калугу и Тамбов
Через Австралию проплыть.

На жеребцах со всех сторон
Неслись мы под гору, пыля;
Под головёшками ворон
В садах ломились тополя.

Встань, Запорожье, сдуй золу!
Мы спали на цветах твоих.
Была привязана к седлу
Буханка хлеба на троих.

А он следил за пылью звёзд,
Не слышал шторма и волны,
Всю жизнь считая, сколько вёрст
От Павлограда до луны.

Сквозной дымился небосклон.
Он вёрсты множил на листе, –
И как ни множил, умер он
Всего на тысячной версте.

Второй мне брат был в детстве мил.
Не плачь, сестра! Утешься, мать!
Когда-то я его учил
Из сабли искры высекать...

Он был пастух, он пас коров,
Потом пастуший рог разбил,
Стал юнкером.
Из юнкеров
Я Лермонтова лишь любил.

За Чертороем и Десной
Я трижды падал с крутизны,
Чтоб брат качался под сосной
С лицом старинной желтизны.

Нас годы сделали грубей;
Он захрипел, я сел в седло,
И ожерелье голубей
Над ним в лазури протекло.

А третий брат был рыбаком.
Любил он мирные слова,
Но загорелым кулаком
Мог зубы вышибить у льва.

В садах гнездились лишаи,
Деревни гибли от огня.
Не счистив рыбьей чешуи,
Вскочил он ночью на коня, –

Вскочил и прыгнул через Дон.
Кто носит шрамы и рубцы,
Того под стаями ворон
Выносят смело жеребцы.

Но под Варшавою, в дыму,
У шашки выгнулись края.
И в ноздри хлынула ему
Дурная, тёплая струя.

Домой привёз меня баркас,
Гремел пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас, –
Один вхожу я на порог.

Вхожу в обмотках и в пыли
И мну будённовку в руке,
И загорелые легли
Четыре шрама на щеке.

Взлетают птицы с проводов.
Пять лет не слазил я с седла,
Чтобы республика садов
Ещё пышнее расцвела.

За Ладогою, за Двиной
Я был без хлеба, без воды,
Чтобы в республике родной
Набухли свежестью плоды.

И если кликнут – я опять
С наганом встану у костра.
И обняла слепая мать,
И руку подала сестра.

1928


Детство

Холодные луны,
Песчаные дюны.
Когда-то нам снились.
Шотландские шхуны...

Когда-то, бывало,
Мечта нас кидала
От мыса Надежды
До гребней Байкала.

С мальчишеским граем
За дряхлым сараем
Мечтали мы в гости
Бежать к самураям.

Вот пёс пёстроногий,
Вот дом мой отлогий,
Как колокол смолкший,
Лежит при дороге.

Сейчас с поворота,
Как птица с отлёта,
Увядшие крылья
Раскинут ворота.

Я вижу наследство
Весёлого детства:
Забитый колодезь
И лес по соседству.

Без прежнего жара,
Без струн, без загара,
Удавленным другом
Повисла гитара.

Помёт воробьиный
Засыпал рябины.
Друзей не нашёл я
У волчьей ложбины.

Кто сгинул за Доном,
За вражьим кордоном,
Подкинув папаху
На память воронам.

А кто торопливо
Сорвался с обрыва,
Вплетая черёмуху
В конскую гриву.

А самый кудрявый,
Опутанный славой,
Стучался прикладом
В ворота Варшавы.

И где-то за срубом,
Под взорванным дубом,
Припал он к земле
Нерасчёсанным чубом...

Холодные луны,
Рябые буруны.
Опять мне приснились
Шотландские шхуны...

1929


Разгримированная красавица

Женщина
                 С огромною
                                   Причёской,
Должен я сознаться,
              Что, по сути,
Ты мне тоже
              Нравилась
                               Чертовски
В детстве
              На фарфоровой посуде.
В блюдечке –
               За небольшую
                                     Плату –
Ты бежишь
                К реке
                            На деревяшках,
Расползлись
              По твоему халату
Золотые пчёлки
                И букашки.
Твой любимый,
                Человечек
                                   Едкий,
Хитрое,
                Вертлявое
                                  Созданье,
На фарфоре
               Под вишнёвой веткой
Назначает он
                    Тебе
                               Свиданье.
Сжата злая
                 Выпуклая
                                 Челюсть.
Губы,
        Как у хищника,
                                      Упруги.
Плеч твоих
               Фаянсовую прелесть
Обнимают
                  Обезьяньи
                                   Руки.
Где сейчас он?
                             Может быть,
                                   Он умер
На песках
                Маньчжурии
                           В атаке?
Или ходит
                 В новеньком костюме,
В том,
           Что сшил портной
                                    Из Нагасаки?
Задремал,
                       Облитый
                                        Светом лунным,
Домик твой
                        Бамбуковый,
                                       Старинный,
По нему
                 Скользнула
                                   Наша юность
Длинной
                  Серой тенью карабина.

Много лет
               Мы не встречались
                               Взглядом, –
Наша юность
                Парнем смуглолицым
По фарфору
               Стукнула
                          Прикладом
И пошла шататься
                                   По границам…

Женщина
                С огромною
                                       Причёской,
Пчёлок
                   Золотое окруженье,
Ты хотела
                Этим хитрым лоском
Обмануть
              Моё воображенье.

Но давным-давно
              Ты не такая,
Хоть и уверяешь,
                 Как когда-то,
В том,
                 Что танки
                                  На полях Китая
Лишь букашки
                С твоего
                             Халата.

1933


Девушке

Ты живёшь во мне, не остывая,
Ты сумела стать моей судьбой.
Гордая, высокая, простая,
Что мне делать? Как мне быть с тобой?

По ночам твой лёгкий стан мне снится,
Без тебя вокруг такая мгла.
По ошибке ты, моя синица,
Вместо моря сердце подожгла.

Я тебе моё бросаю слово,
Но в ответ не слышу ничего.
И печально прохожу я снова
В трёх шагах от счастья своего.

1936


Желание

Ты была мне послана судьбою,
Как звезда возникла на пути.
Я хотел бы рядышком с тобою
Вдоль прибоя берегом пройти.

Чтоб волна тебя запечатлела,
В белой пене отразить успев
Облик твой, твоё лицо и тело,
Тонкий стан и губы нараспев.

Чтоб потом, когда погаснет пламя
И меня навек покинешь ты –
Женщина с весёлыми глазами,
Таборной бессмертной красоты, –

Я бы мог, припомнив те мгновенья,
Взять билет, проехать по стране
И твоё живое отраженье
В черноморской отыскать волне.

1938


Полярная песня

Бушует полярное море,
Вздымается борт корабля.
За нами в широком просторе
Осталась Большая земля.

          Погода кипит штормовая!
          Подруга моя, не забудь,
          Глаза по утрам открывая,
          На карте отметить мой путь.

Весной ты меня провожала.
И, вспомнив улыбку твою,
Я в тёмную ночь у штурвала
О будущей встрече пою.

          А тучи от края до края!
          Подруга моя, не забудь,
          Глаза по утрам открывая,
          На карте отметить мой путь.

Вздымаются волны высоко,
И суши не видно нигде.
Идут ледоколы далёко
По нашей полярной воде.

          Идут они, ход ускоряя.
          Подруга моя, не забудь,
          Глаза по утрам открывая,
          На карте отметить мой путь.

Давайте споём на просторе,
Где ветер бушует вокруг,
Про счастье большое, как море,
Про наших любимых подруг.

          А сердце стучит, замирая!
          Подруга моя, не забудь,
          Глаза по утрам открывая,
          На карте отметить мой путь!

1940


Письмо от жены

Там, где яворы мирно дремали,
Тишиной и прохладой полны,
В незнакомом селе, на привале,
Получил я письмо от жены.

И прочёл я, волненьем объятый,
Дорогие для сердца слова.
На конверте был адрес обратный
И отчётливый штемпель «Москва».

А потом незаметно я снова
Всё письмо перечёл в тишине,
Отзывалось в нём каждое слово
Самой нежной любовью ко мне.

Я читал, и росла моя сила,
Мне казалось, что вместе с женой
Тем же голосом мне говорила
Вся страна: «Будь здоров, мой родной!»

Обо всём мне жена написала
И в конце, вместо слов о любви
Вместо «крепко целую», стояло:
«Ты смотри, мой хороший, живи!

Ну, а если от пули постылой...»
Тут шли точки неровной строкой,
И стояло: «Запомни, мой милый,
Есть бессмертие в смерти такой».

Буду жить, буду драться с врагами,
Кровь недаром во мне зажжена.
Наше счастье топтать сапогами
Мы с тобой не позволим, жена.

Над бойцами плыл дым от цигарок,
За деревней гремел ещё бой,
И лежал у меня, как подарок,
На ладони конверт голубой.

Я глядел, а улыбка сияла,
И глаза были счастьем полны:
Это родина мне написала
Чистым почерком верной жены.

1941


Родина смотрела на меня

Я в дом вошёл, темнело за окном,
Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло,
Дом был оставлен, пусто было в нём,
Но всё о тех, кто жил здесь, говорило.

Валялся пёстрый мусор на полу,
Мурлыкал кот на вспоротой подушке,
И разноцветной грудою в углу
Лежали мирно детские игрушки.

Там был верблюд, и выкрашенный слон,
И два утёнка с длинными носами,
И дед-мороз – весь запылился он,
И кукла с чуть раскрытыми глазами,

И даже пушка с пробкою в стволе,
Свисток, что воздух оглашает звонко,
А рядом, в белой рамке, на столе
Стояла фотография ребёнка...

Ребёнок был с кудряшками, как лён,
Из белой рамки, здесь, со мною рядом,
В моё лицо смотрел пытливо он
Своим спокойным, ясным взглядом...

А я стоял молчание храня.
Скрипели ставни жалобно и тонко.
И родина смотрела на меня
Глазами белокурого ребёнка.

Зажав сурово автомат в руке,
Упрямым шагом вышел я из дома
Туда, где мост взрывали на реке
И где снаряды ухали знакомо.

Я шёл в атаку, твёрдо шёл туда,
Где непрерывно выстрелы звучали,
Чтоб на земле фашисты никогда
С игрушками детей не разлучали.

1941


Джек Алтаузен.
Избранное 1928–1942. Государственное издательство Художественной литературы, М., 1957.